Обращение к РД и книга Грачевой

[Тартар]

Размышляя совершенно на другую тему, наткнулся на текст, который удивительным образом созвучен (хотя и в качестве контрапункта) теме про рериховскую партию или движение. Он принадлежит соратнику Николая Рериха по «серебряному веку» Александру Бенуа. Возможно, кому-то будет интересно мнение «болотного деда Бенуа», как называл его Н.К.:
...
Думается, что сам художник едва ли остался доволен таким усердием своих поклонников. Считается вообще, что гордыне Рериха нет пределов, что главной движущей силой, заставляющей его неразрывно сочетать личное творчество (и весь сопряженный с этим труд) с каким-то мировым мессианством (требующим еще больших, несравненно больших усилий), — что этим мотором является тщеславие. Такое мнение сильно распространено, и оно даже вредит серьезности успеха Рериха. Столько же, сколько художник выигрывает в смысле своей “мировой знаменитости”, столько же он, благодаря репутации ненасытного честолюбца, теряет в смысле интенсивности впечатления, производимого его творчеством. Да и вообще “хорошая политика” или элементарный такт требуют не заходить за известные пределы, и Рерих слишком умен, чтоб не чувствовать этих пределов. Почему же он не обуздает тех, кто о хорошей политике и об элементарном такте никакого представления не имеют?..

Скажу откровенно, мне лично все это мессианство Рериха не по душе, и главным образом потому, что оно, с моей точки зрения, даже мешает Рериху-художнику исполнять свою настоящую, свою художественную миссию. Лозунги, написанные на знамени этого мессианства, самые почтенные, и я особенно сочувствую тем, которые сводятся к словам “мир и благоволение”. Но почему-то мне не верится, чтобы можно было чего-либо достичь в проведении такой “программы” посредством всего того, что возникло благодаря общественной деятельности Рериха. Я вообще не верю ни в какие конференции, пакты, лиги, речи, юбилеи и апофеозы. Быть может, это во мне какой-то дефект, может быть, меня вообще природа обидела, не наделив в достаточной степени чувством общественности. Но, вероятно, тут и нечто другое, и чисто художественное. Во мне слишком громко говорит вера в спасительное дело искусства как такового — вера в то, что искусство совершает само по себе свою миссию, — и это тем сильнее, чем менее о нем заботятся, чем меньше в его иррациональную и стихийную природу вносят стараний и расчета суетного порядка.

В книге о Рерихе очень много говорится именно о том благотворном действии, которое искусство оказывает на мировую душу, на умиротворение человечества, на всякое осеменение и процветание Добра. Против приписывания таких свойств искусству я не спорю, но я ощущаю внутренний протест, когда оба апостола Рериха начинают видеть в совокупности его общественной деятельности и художественного творчества какое-то могучее целительное средство против современных грехов и ужасов. Очень замечательное, очень талантливое, подчас очень красивое творит Рерих, иные из его картин овеяны подлинным чувством поэзии, они приближают к нашему сознанию вещи, далеко от нас отстоящие и в пространстве, и во времени, и в мысли, но при всем том им присущ один недостаток, и этот их грех я не могу иначе охарактеризовать, нежели словом “импровизация”. В большинстве случаев это поверхностные схемы, это удачные выдумки, это “подобия откровений и видения”, но это не “органические образования, живущие собственной жизнью”, это не вечные и не великие создания человеческого духа. На произведения Рериха приятно смотреть, ими любуешься, во многих из них вложено чудесное чувство природы (особенно хороши его ранние русские пейзажи, в которых столько трогательной меланхолии и столько искренности), но ни одна картина Рериха не является “существом самодовлеющим” — той целостностью, которой являются иные фрески Рафаэля, иные картины Рембрандта или Сандро.

И мне сдается, что “мессианство” Рериха явилось, пожалуй, помехой заложенному в нем творческому началу. Живет ли в нем еще и ныне опаснейший дух гордыни или нет, мне трудно судить. Может быть, в “умудренном жизнью старце” он и не живет, но когда складывалась творческая личность Рериха, этот дух в него вселился, и он же в дальнейшем сплелся с его более чистыми и простыми побуждениями. Это он его натолкнул на мировую проповедь, это благодаря ему получилось то метание, которое не дает сосредоточиться и которое так вредно для художественного созревания. О, если бы вместо всех этих циклов, вместо этих тысяч картин Рериха, мы бы имели “нормальное” количество их, но при этом каждая такая картина была бы чем-то исчерпывающим, если бы в нее можно было “войти” и в ней “пожить”, — как иначе сложилась бы и самая миссия Рериха! Может быть, она была бы более ограничена в географическом, в планетарном отношении, может быть, она была бы менее поразительна в своей “универсальности”, но она была бы более подлинной, и тогда уже не пришлось бы апологетам подносить ее в качестве какого-то чуда-юда, о котором и говорить-то приходится на языке священных книг. Она говорила бы сама за себя. И то облагораживающее значение искусства, то самое, о чем Рерих так усиленно печется и к чему он постоянно взывает, было бы более действительным и более действенным.
...
1939

[Iris]

Отвечать на эту очень длинную цитату наверное лучше в ветке о защите Имен на форуме

[Николай Пашун]

Сообщение от Тартар

Размышляя совершенно на другую тему, наткнулся на текст, который удивительным образом созвучен (хотя и в качестве контрапункта) теме про рериховскую партию или движение. Он принадлежит соратнику Николая Рериха по «серебряному веку» Александру Бенуа. Возможно, кому-то будет интересно мнение «болотного деда Бенуа», как называл его Н.К.: ...

Комплекс Бенуа или трагедия.
Источник: http://lib.icr.su/node/848
«Комплекс Бенуа», или к проблеме оценки творчества Н.К.Рериха 1920–1940-х гг.
Н.В.ТЮТЮГИНА,
кандидат искусствоведения,
ст. научный сотрудник Башкирского государственного
художественного музея им. М.В.Нестерова,
Уфа
«А вот Бенуа писал…» – эту фразу я впервые услышала на рубеже 80–90-х годов прошлого века, будучи студенткой Академии художеств в Санкт-Петербурге и защищая дипломную работу по творчеству Николая Константиновича Рериха. Имелась в виду негативная оценка зарубежного периода творчества Рериха критиком, историком искусства и художником А.Н.Бенуа, которая была высказана им публично в 1939 году [1]. При анализе литературы по проблемам русского искусства рубежа XIX–XX веков за два последних десятилетия мне также пришлось столкнуться с отголосками статьи Бенуа. Так, в каталоге «Художники русского театра. 1880–1930» (1994), авторами которого являются известный зарубежный исследователь русского искусства Джон Боулт и коллекционер Н.Д.Лобанов-Ростовский, можно прочитать следующее: «Рерих, несмотря на то уважение, которым он пользуется как живописец, театральный художник, антрополог и поэт, особенно среди современных советских ученых, занимает шаткое положение в истории развития русской культуры ХХ в.<…> искусство Рериха следует рассматривать скорее как проявление модных увлечений» своего времени [2, с. 225]. В книге о русском символизме (1995, 2003) крупный исследователь русского искусства рубежа веков А.А.Русакова относительно работ Рериха зарубежного периода также резюмирует: «…по своей конкретности и овеществленности (они. – Н.Т.) дальше от подлинного, “чистого” символизма, чем его ранние работы». При этом Рериху как художнику символистского направления исследовательница отводит более чем скромное место – лишь в общем ряду мирискусников [3, с. 13; 174–475]. Затем, при работе над диссертацией в Уральском университете (Екатеринбург) я вновь услышала безапелляционное «А вот Бенуа писал…» из уст одного из корифеев современного искусствознания уже в начале века XXI. Естественно, существуют и альтернативные точки зрения, высказанные в последнее десятилетие солидными авторами [4], но в данном случае нас интересует та сторона проблемы, в которой мнение Бенуа продолжает играть свою негативную роль и которую мы позволили себе определить как «комплекс Бенуа».
В советском искусствознании статья Бенуа 1939 года широко известной стала в 1968 году, когда увидела свет книга под названием «Александр Бенуа размышляет…»1. В ней впервые были опубликованы письма и работы критика, написанные им после 1917 года, в основном в Париже, и среди них статья «Книга о Н.К.Рерихе». Задуманная как рецензия на монографию 1939 года о Рерихе [5] статья вышла далеко за рамки собственно рецензии, ибо основное внимание Бенуа сосредоточено на характеристике личности художника, которого критик обвиняет в тщеславии, в гордыне, в «мессианстве», имея в виду, в том числе, его подвижническую деятельность по организации Пакта Культуры. «И мне сдается, что “мессианство” Рериха явилось, пожалуй, помехой заложенному в нем творческому началу, – писал тогда Бенуа. – Живет ли в нем еще и ныне опаснейший дух гордыни или нет, мне трудно судить. Может быть, в “умудренном жизнью старце” он и не живет, но когда складывалась творческая личность Рериха, этот дух в него вселился, и он же в дальнейшем сплелся с его более чистыми и простыми побуждениями. Это он его натолкнул на мировую проповедь, это благодаря ему получилось то метание, которое не дает сосредоточиться и которое так вредно для художественного созревания». И далее: «О, если бы вместо всех этих циклов, вместо этих тысяч картин Рериха, мы бы имели “нормальное” количество их, но при этом каждая такая картина была бы чем-то исчерпывающим, если бы в нее можно было “войти” и в ней “пожить”, – как иначе сложилась бы и самая миссия Рериха!» [1, с. 239]. По поводу возможности *«войти» и «пожить» в картине можно лишь заметить, что это сугубо лично*стное, свойственное именно Бенуа восприятие искусства, которое не позволяло ему проникнуть в глубинную суть полотен Рериха.
В связи с данными высказываниями критика гораздо более печальным фактом представляется то, что на склоне лет Бенуа вдруг изменил своей активной позиции в отношении к проблеме защиты искусства и просвещения народа, которой придерживался еще в начале ХХ века. Напомним, что в свое время А.Н.Бенуа был вице-председателем «Общества защиты памятников искусства» (1912–1917), членом Коллегии по делам музеев при Народном Комиссариате (1918–1926), заведующим картинной галереей в Государственном Эрмитаже (1918–1926). Но в 1939 году он, видимо, уже считал иначе, утверждая, что «искусство совершает само по себе свою миссию, – и это тем сильнее, чем менее о нем заботятся» [1, с. 238].
Немалый вклад в утверждение оценки Бенуа в среде советского искусствознания внесли составители сборника «Александр Бенуа размышляет…». Одному из них, И.С.Зильбер*штейну, в 1958 году Бенуа, в возрасте 88 лет, писал: «С Вашей оценкой искусства Рериха я совершенно согласен: и я ценю только его период творчества, когда им двигало искреннее увлечение какими-то видениями древнего прошлого, когда ему удавалось это прошлое передавать с большой убедительностью. Эти же “Гималаи” последнего времени являются показателями все той же мании величия, которая толкает Рериха на роль какого-то пророка, чуть ли не Мессии, и которая его заставляет заниматься оккультизмом и, наконец, привела его к тому, что он поселился у подошвы “самых высоких гор” нашей планеты, откуда он взирал на них не без чувства известного равенства…» [1, с. 669]. Таким образом, спустя десятилетия, незадолго до своей кончины, Бенуа оставался при том же мнении, поддержанном и советскими искусствоведами.
Возвращаясь к статье 1939 года, опубликованной в Париже, необходимо сказать, что она явилась своеобразным результатом переписки Рериха и Бенуа, которая продолжалась с 1936 по 1939 год. В этой переписке наглядно проявилось то духовное омрачение, с которым Бенуа шаг за шагом разрушал свою веру в разумность Высших Начал (возможно, у критика она никогда и не была особенно искренней и глубокой), веру в будущее своей собственной Родины, в созидательную силу творчества, в необходимость реальных действий по защите духовных ценностей. Если статья Бенуа исследователям широко известна и уже более шестидесяти лет оказывает свое негативное влияние, то переписка 1930-х годов двух художников-современников остается пока достоянием архива. На ней мы и хотели бы остановиться, так как, на наш взгляд, она многое проясняет в личности Бенуа и Рериха, в различии их нравственной и жизненной позиции в период творчества за рубежом, которая и предопределила окончательное расхождение их путей в 1939 году.
После долгого, длившегося с 1918 года, перерыва в общении Рерих первым, в 1936 году, обратился с письмом к Бенуа. Деятельность Николая Константиновича по продвижению Пакта Культуры в пространстве надвигающейся Второй мировой войны требовала привлечения авторитетных сил за рубежом, среди которых Бенуа мог быть одной из значимых фигур и как художественный критик, и как историк искусства, и как художник, и как деятель по защите русской культуры в среде русской эмиграции в Европе. «И действительно на пашне искусства и просвещения все идущие в одном направлении уже не враги, – писал Рерих Бенуа. – А чем длиннее этот общий путь, тем дружественнее должны быть сердца путников. В каждом обиходе много всяких загромождений, но именно радость об искусстве всегда является тем общим языком, который взаимно открывает сердца» [6, л. 1]. Письмо Рериха явилось своеобразным зовом к сотрудничеству. Высоко оценивая культурную деятельность Бенуа и всей его семьи в прошлом, особо отмечая способность Александра Николаевича в своих исследованиях проявлять «настоящий синтез культур», Рерих в своих очерках, публиковавшихся в 1930-е годы за рубежом, всячески подчеркивал его роль в русском искусстве, приводя обширные цитаты из его трудов, отмечая его деятельность как театрального худож*ника [7].
Без малого в течение трех лет Николай Константинович пытался возобновить отношения сотрудничества с бывшим своим соотечественником и соратником по объединению «Мир искусства»2. «Скорбно звучат слова Твои о том, что часто приходится говорить “как в подушку”, – отвечал он Бенуа. – Родной мой Александр Николаевич, эти же слова могут быть повторены всюду. Не забуду, как Леонид Андреев писал мне: “Говорят, есть у меня где-то читатели, но ведь я-то их не вижу и не знаю”. Против такой сердечной скорби может быть лишь одна панацея – единение» [8, л. 2–2об.]. Рерих отправлял Бенуа свои памятные статьи об ушедших в иной мир художниках, с которыми Бенуа был непосредственно связан в Париже, свои книги, всячески стараясь удержать его от той грани сначала отчаяния, а затем раздражения и неверия в будущее, переступив которую Бенуа оказался во власти жгучей зависти. Отметим, что в противовес восьми письмам Бенуа Рерих написал ему за три года семнадцать.
Тот результат, к которому привела переписка Бенуа с Рерихом, во многом был предсказуем. Надо отдать должное Бенуа – до определенного момента он был искренен с Рерихом, не скрывая своего упаднического состояния души, в которое все более погружался. «Я уже, кажется, писал, что завидую Тебе, но, прочтя “Врата в будущее”, я еще больше преисполнился зависти – ибо вот Тебе3 дано творить там в необычайно крупных размерах, руководя же развитием этого дела. Ты сам живешь вроде как бы *отшельником, *вдали от всякой несносной изматывающей шумихи… Что ж касается меня, то Ты себе представить не можешь, до чего я устал от всякой суе*ты, от какого-то бессмысленного топтания на месте, ставшего окончательно бессмысленным в условиях эмигрантского существования! Я должен делать непрестанные усилия не поддаваться отчаянию, чтобы не отказаться от веры в какую-то осмысленность нашего бытия, не почувствовать за “вратами в будущее” темную пустую дыру!..» – писал Бенуа в том же 1936 году [17 9, л. 6 об.]. И если еще в начале переписки Бенуа мог сказать, что он «всей душой сочувствует» «благороднейшим начинаниям» Рериха, имея в виду его учреждения культуры в Америке, то уже в 1938 году он откровенно писал: «Не буду, однако, хитрить и вилять, а отвечу совершенно откровенно. Ты же не должен на меня обидеться и этим огорчиться. Я ведь такой, т.е. принадлежу к категории людей, которые должны были бы избрать своим патроном св. Фому “Неверую*щего”. И ужасно хочется поверить, да вот не верится. И тут уж ничего не поделаешь. Я не верю в реальную пользу каких-либо пактов, а, впрочем, и вообще в осмысленность всего того, что сейчас происходит на свете. И менее всего верится в то, что эти какие-либо самые благонамеренные и благородные соединения, конгрессы, лиги и обращения могут что-либо сделать, когда действует вся эта страшная машина, что рубит, крошит, толчет в порошок те крупицы красоты и истины (истины ибо красоты), что дано было создать людям и что чудом сохранилось, несмотря на общее легкомыслие или на откровенно сюрреальную злобу. <…> Надолго теперь не удастся обуздать “Князя Мира Сего” и эту свистопляску, которой он хороводит!» [10, л. 11–13об.]. В той обстановке разрушений художественных ценностей, нравственных идеалов, материальных бедствий, в которой находился Бенуа в Париже, естественно, было легче поверить во всесильность «Князя Мира Сего», нежели в могущество сил Высшего порядка. Балансируя между верой и неверием, определяя свою веру как сознание «в глубине глубин своей души, что все-таки какая-то осмысленность над всем этим безобразием и беспорядком в мировых делах имеется» [11, л. 11об.], Бенуа все более и более в письмах своих обрушивался на Россию. «Все чаще я себя спрашиваю, хорошо ли я сделал, что выбрался из России – из той темницы, в которую нас заключила трагическая общероссийская судьба, воображая, что найду вторую родину там, где жили мои предки. Пожалуй, оставайся я в темнице, я бы все же лучше работал на той ниве, о которой Ты говоришь. Может быть, способствовал бы по мере своих сил и общему (духовному) освобождению из той темницы (что может идти в сравнение в смысле “средств к освобождению”, нежели именно искусство?)», – вопрошал Бенуа еще в 1936 году [12, л. 3–3об.]. Но далее в письмах он уже называет Россию «рассадником предельного ужаса», утверждая, что она «в генеральном развращении человечества все еще играет первенствующую роль», и в ней «с истинно дьявольской последовательностью подтачиваются все устои, державшие нашу культуру, нашу милую “наивную”», как называет ее Бенуа, «культуру XIX века» [13, л. 19об–20.]. «Тускло, жалко, хвастливо, доктринально…», – отзывается Бенуа о советском Павильоне на всемирной выставке в Париже 1937 года [14, л. 8об.]. В свою очередь Рерих, пытаясь предостеречь Бенуа от такого одностороннего взгляда, взывая к его ответственности перед молодым поколением, писал: «Вся Твоя работа, все Твои писания, все то, что младшие поколения от Тебя получают, все это так ценно, как истинные вехи по пути правильному. Должны же люди когда-то понимать, в чем заключается истинная ценность, и научиться беречь то, что непо*вторяемо. При этом поразительно наблюдать, насколько сплочены полчища вандалов-разрушителей и насколько разрознены культурные силы, которые в каких-то даже неуловимых для сознания междуусобиях обессиливают себя. Ты пишешь, что, может быть, оставаясь в России, можно бы больше сделать. Но ведь скоро мы там встретимся. И поверх всего принесем молодым поколениям все опытом накопленное. <…> Все мы твердо верим, что близки сроки, когда каждый в своей области принесет пользу в России. Нельзя заниматься лишь бывшим. Нужно помочь будущему» [15, л. 2об–3об.].
Но при всей своей самокритичности, называя свою позицию «духовным мещанством» и видя причину ее в своей страсти «ко всяким “бирюлькам”», ко всяким «потехам», «к самому даже плетению вещей святых и греховных», Александр Бенуа настаивал: «Эта “арлекинада чувств” есть самое для меня сладкое, то, от чего я, при всем сознании греховности такой плетушки, отказаться не могу» [16, л. 21об.]. Маститый художественный критик, историк искусства, театральный живописец и иллюстратор сделал свой выбор.
Рерих на статью Бенуа в переписке с друзьями отозвался лаконично: «Конечно, мы-то знаем, что он обуян ужасною завистью, и имеем к тому немало примеров. Но жаль, что он пытается вводить в заблуждение молодое поколение. Этот соблазн не прощается» [17, с. 348]. И через пару дней еще: «Да, много переходящих в Тонкий Мир. А в это время болотный дед Бенуа безумствует, клевещет и неприличествует» [17, с. 354].
Получив в начале мая 1939 г. от своих рижских сотрудников вырезку с клеветнической статьей Бенуа, опубликованной в парижской газете, Рерих отправил им собственный отзыв с пометкой «для общего внутреннего сведения, не для печати» [17, с. 354]. Статья Николая Константиновича под названием «Бенуа» была опубликована, спустя почти шестьдесят лет, в 1995 году [7]. «Вылез из парижской тины дед Бенуа. Брызжа слюною, обвинил меня в гордости, в честолюбии, в тщеславии, невесть в чем… – писал Рерих. – В припадке злобности с действительностью не считался. Выходит, что Тибет мы прошли из гордости. На горы всходили из тщеславия. В Монголии, в Китае были из честолюбия. Никаких познаваний не было. Ничего не любили. Ни к чему не стремились. Ничему не учились. <…> Несчастливые заклинания произнес Бенуа», – заключил Николай Константинович [18, с. 199–200].
Но эти «заклинания» оказываются несчастливыми не только в плане действующего по сей день авторитета, каковым продолжает оставаться мнение позднего Бенуа, и поныне разделяющее исследователей на два лагеря по отношению к зарубежному творчеству Рериха. «Комплекс Бенуа» ставит перед исследователем в том числе проблему нравственного здоровья. Блестящая образованность, десятилетия творчества на ниве высокого искусства оказались неспособными защитить выдающегося критика, одного из ярких художников начала ХХ века от нравственной деградации, от малодушия и зависти, когда он оказался в эпицентре Второй мировой войны, «истинной “мерзости запустения”», когда за «вратами в будущее» ему виделась только «темная пустая дыра» и слышался «вой и свист каких-то разнуздавшихся сил» [9, л. 6об.]. Рерих всеми силами пытался помочь сохранить Бенуа внутреннее равновесие, обращая его взор к законам Высшего Начала, к вере в духовные, божественные, идеалы. Но разум Бенуа не выдержал: протянутая рука помощи была не только отринута, но и *оклеветана.
В этой связи переписка Николая Рериха с Александром Бенуа 1930-х годов несомненно должна увидеть свет, позволяя расставить многие точки над «i» и восстановить историческую справедливость.

Литература и примечания

1. См.: Бенуа А.Н. Книга о Н.К.Рерихе / Александр Бенуа размышляет… М., 1968.
2. Боулт Д.Э., Лобанов-Ростовский Н.Д. Художники русского театра. 1880–1930. Собрание Никиты и Нины Лобановых-Ростовских. Каталог-Резоне. М., 1994.
3. Русакова А.А. Символизм в русской живописи. М., 1995.
4. См.: Вагнер Г.К. В поисках Истины. Религиозно-философские искания русских художников. Середина XIX – начало ХХ в. М., 1993.; Шапошникова Л.В. Великое путешествие. В 3 кн. М., 1998–2005; и другие.
5. Рерих: Альбом // Ст. Вс.Н.Иванова и Э.Голлербаха. Рига, 1939.
6. Письмо Н.К.Рериха А.Н.Бенуа от 24.06.36. Отдел рукописей (ОР) МЦР. Ф. 1. Оп. 1. (вр.) № 6266.
7. См.: Рерих Николай. Листы дневника. В 3 т. М.: МЦР; Мастер-Банк, 1995–1996.
8. Письмо Н.К.Рериха А.Н.Бенуа от 4.08.36. ОР МЦР. Ф. 1. Оп. 1. (вр.) № 6266.
9. Письмо А.Н.Бенуа Н.К.Рериху от 11.12.36. ОР МЦР. Ф. 1. Оп. 1. (вр.) № 6267.
10. Письмо А.Н.Бенуа Н.К.Рериху от 10.01.38. ОР МЦР. Ф. 1. Оп. 1. (вр.) № 6267.
11. Письмо А.Н.Бенуа Н.К.Рериху от 6.02.38. ОР МЦР. Ф. 1. Оп. 1. (вр.) № 6267.
12. Письмо А.Н.Бенуа Н.К.Рериху от 14.07.36. ОР МЦР. Ф. 1. Оп. 1. (вр.) № 6267.
13. Письмо А.Н.Бенуа Н.К.Рериху (не ранее 1936 г.). ОР МЦР. Ф. 1. Оп. 1. (вр.) № 6267.
14. Письмо А.Н.Бенуа Н.К.Рериху от 3.08.37. ОР МЦР. Ф. 1. Оп. 1. (вр.) № 6267.
15. Письмо Н.К.Рериха А.Н.Бенуа от 4.08.36. ОР МЦР. Ф. 1. Оп. 1. (вр.) № 6266.
16. Письмо А.Н.Бенуа Н.К.Рериху (не ранее 1936 г.). ОР МЦР. Ф. 1. Оп. 1. (вр.) № 6267.
17. Письма с гор. Переписка Елены и Николая Рерихов с Рихардом Рудзитисом. В 2 т. Т. 2. Минск, 2000.
18. Рерих Николай. Листы дневника. В 3 т. Т. 2. М.: МЦР; Мастер-Банк, 2000.

1. 1. Заметим, что книга вышла уже после грандиозного успеха прошедших на родине выставок картин зарубежного творчества Н.К.Рериха, переданных в дар Советскому Союзу Ю.Н.Рерихом.
2. 2. Имеется в виду второе творческое объединение художников «Мир искусства», существовавшее с 1910 по 1917 год, в котором Н.К.Рерих был председателем с 1910 по 1913 гг.
3. 3. Здесь и далее подчёркнуто А.Н.Бенуа.