Письмо XLVI
ЗМИЙ-ИСКУСИТЕЛЬ
2 июня 1915
После нашего вчерашнего разговора, когда я рассказал вам об измученной душе, попросившей меня вынести свое суждение относительно учения, совратившего целую нацию, я вернулся во Францию к полям сражений (немцы не могут пустить меня ко дну своими торпедами).
Двигаясь не спеша вдоль немецких позиций, я увидел высокую величественную форму, с головой укутанную в черное, — ту самую, что я описывал в одном из предыдущих писем.
На сей раз я поприветствовал его, не дожидаясь, когда он сделает это сам.
— Ну, как идут твои дела? — спросил я.
Он отбросил свое покрывало, и я увидел перед собой мрачное и величественное лицо, на котором глубоко запечатлелись раздумья и порок.
— Идут, как всегда, — ответил он. — А чем был занят ты?
— Этим вечером — писал для мира людей, — ответил я.
Он рассмеялся.
— Ты писал им о мире?
— На этот раз — нет. Я писал о своем разговоре с одной великой и беспокойной душой.
— Да, я знаю.
— Откуда ты знаешь? Ты подслушивал?
— У меня есть свой "телефон дальнего действия".
— Замечательная вещь — телефон, — заметил я. — Это ты инспирировал его изобретение?
— Я? О, нет! Я противодействовал его изобретению.
— Но почему?
— Это плохо, когда человек слишком много знает.
— Но когда человек, несмотря на все твои старания помешать ему, все-таки изобретает что-нибудь, ты ведь пытаешься обернуть эти изобретения против него самого, не так ли?
— Разумеется.
— Ты — очень интересный собеседник, сказал я. — А заинтересовал ли тебя мой разговор с душою Фридриха Ницше?
— Гораздо больше, чем ты можешь предполагать, пока не узнаешь, почему он мне был так интересен.
— А ты объяснишь мне, почему?
— У меня нет причины держать это в секрете. Я откровенен с теми, кто способен видеть меня насквозь.
— А почему бы тебе не научить этому немцев?
— Это испортит мне всю игру. Я хочу уничтожить их после того, как они мне послужат, но если они все поймут, то станут настолько правдивыми, что своею искренностью обезоружат весь настроенный против них мир.
— Но и в своей жестокости они сейчас достаточно искренни, — сказал я.
— О, да! Но это совсем другое дело. А вот если бы они стали искренними в своем раскаянии, мир бы их простил.
— Ну, а что ты скажешь о Ницше? — спросил я.
— Только то, что вдохновлял его я.
— Ты неплохо потрудился.
— Я всегда очень серьезно отношусь ко всему, что делаю.
— Расскажи мне об этом подробнее, попросил я.
— Какого работника я мог бы приобрести, воскликнул он, — не реши ты примкнуть к силам добра!
— Но я и здесь оказался неплохим работником, — возразил я, — мне даже удалось расстроить кое-какие твои замыслы.
Он рассмеялся резким, отрывистым смехом.
— Не думай, что меня это очень беспокоит, — сказал он. — У меня еще много других возможностей. И если ты даже закроешь передо мною дверь, я всегда смогу пробраться через окно.
— А как тебе удалось приблизиться к Ницше?
— По-разному: то так, то иначе. Он закрывал дверь только перед человеком, а я, как видишь, всегда еще и Сверхчеловек.
— Да, я заметил это еще во время нашей первой встречи. Тот, кто выходит за рамки человеческого, должен сделать выбор между добром и злом.
— Нет смысла обманывать тебя, и я больше не буду пытаться это делать, — сказал он. Да, это я побудил Ницше к проповеди немцам идеи сверхчеловека. Потому что, вообразив себя сильными, они могли избрать только путь зла.
— И что тебе это дало?
Вместо ответа он задал мне встречный вопрос:
— Ты играл когда-нибудь в шахматы?
— Часто и во многих жизнях, — ответил я.
— И тебе нравилась эта игра?
— Очень.
— Ты играл на деньги?
— Нет.
— Что же в таком случае вызывало твой интерес?
— Что? Да сама игра.
— Вот именно, — сказал он. — И я отношусь к своей работе, как к игре. Когда я играю, я, конечно же, стараюсь выиграть. Но если и проигрываю, я все равно получаю удовольствие от самой игры.
— И ты играл с душой великого человека?
— Как кошка играет с мышкой. Я обнаружил в нем искренний дух, но одно уязвимое место в его голове и такое же — в сердце. С ним я справился без особого труда.
— Но как тебе удалось этого добиться?
— Обычным способом.
— То есть?
— Лестью.
— И он не почувствовал крысу?
— Пришлось облить парфюмом. Он — эстет.
— Значит, ты всегда расхваливаешь свой товар, когда пытаешься всучить кому-нибудь кота в мешке?
— Не всегда в этом есть необходимость. Только когда имеешь дело с такими, как ты.
— Да, — сказал я, — ко мне ты пытался подъехать с речами о мире. Но у меня слишком хороший нюх.
— Да, те, Другие, тебя многому научили.
— А Ницше когда-нибудь видел тебя так же, как я сейчас?
— Он видел мое гордое лицо и трепетал, ощущая мою силу. Он проникался завистью и стремился стать таким же, как я. Знаешь, это очень забавно, когда эти смертные в своей гордыне искренне стремятся подражать мне!
— И ты учил его быть сверхчеловеком?
— Да, и я учил его презирать Того, кто на самом деле был Сверхчеловеком.
— Ты хочешь сказать, что сам ты в действительности не Сверхчеловек?
— Мой ум — выше человеческого уровня; но всё остальное — ближе к земному.
— Но ты всегда держишься с таким достоинством.
— О, у земли и у всего, что связано с землей тоже есть свое достоинство!
— Неужели этот немецкий философ так и не узнал, кто ты такой на самом деле?
— Узнал, но только в самом конце, когда было уже слишком поздно, чтобы суметь всё проделанное повернуть вспять.
— Значит, — воскликнул я, — в конце он все-таки увидел две формы сверхчеловеческого: тебя и Христа!
— Да, увидел. И то, что он увидел, свело его с ума.
— И тебя не мучает совесть из-за того, что ты делаешь?
— Совесть? А что это такое?
— Видишь ли, угрызения совести — это эмоция, которая возникает у людей, когда они чувствуют, что сотворили зло.
— Эмоция, которая возникает у людей, повторил он. — Но я ощущаю только те человеческие эмоции, которые доставляют мне чувственное наслаждение.
— Например...
— Ты и в самом деле чересчур любопытен и чересчур назойлив!
— Признаю, я — назойлив и любопытен, сказал я. Но мне это интересно: ты берешься за дело, длиною в целую жизнь — жизнь человека — только для того, чтобы превратить его в орудие достижения всего этого, — и я жестом показал на проходившую под нами линию фронта.
— Глаза его заблестели, и он ответил:
— Что такое жизнь человека по сравнению с величием всего этого? Можно трудиться тысячу лет и так и не добиться ничего, сравнимого с этим!
— Значит, тебе это нравится, вся эта бойня?
— Что за глупый вопрос! Это вознаграждает меня за все мои труды, это прославляет меня, возвышает меня. Вся эта кровавая резня дело моих рук и рук мне подобных.
— Неужели ты уже заранее планировал все это, когда подбивал одного человека совратить своими сочинениями нацию?
— Да. И для этого он был идеальным орудием. Никто другой не подходил лучше него для достижения нашей цели — амбициозный, неудовлетворенный, аристократичный, самонадеянный, никого не любящий — в самом широком смысле этого слова, способный на безрассудную страсть, и следовательно — на разочарование, и наконец, что тоже немаловажно, готовый воспринимать видения.
— В которых являлся ему ты?
— Да. Поначалу он видел меня во сне, восхищался мною и стремился мне подражать.
— А затем ты начал рассказывать ему о Сверхчеловеке?
— Да, используя при этом довольно старые аргументы: что женщин вообще не стоит принимать в расчет; что женская любовь мешает мужчине; что женщина порабощает мужчину, если он не поработит её сам; что Природа это дьявол, а не Великая Матерь, и потому её следует покорять всеми возможными способами; что человек возвышается до Сверхчеловеческого, когда отвергает всё, что может оказывать на него влияние, в том числе и Природу, и признаёт лишь то, что дает ему свободу, например: своё превосходство над другими существами, его власть над ними, его власть над своими собственными мыслями, власть над добром и злом, над истиной и ложью.
— Твоё учение — само по себе великолепное сочетание истины и лжи, — сказал я.
— Разумеется, — ответил он, — но чего ты хочешь? Одной только истиной этого никогда не удалось бы добиться.
И он указал своей длинной рукой на простиравшееся под нами поле битвы.
— А чему еще ты учил своего избранного ученика? — спросил я.
— Всему, чему он потом сам учил мир. Когда он удалил из своего сердца женский лик, я открыл счет, а он решил, что немного приблизился к Сверхчеловеку. Когда он начал раздуваться от гордости и чувства собственного превосходства, я записал в свой актив еще одно очко, а он подумал, что уже совсем близко подошел к Сверхчеловеку. Когда он читал Евангелие и смеялся про себя над смирением Сына Человеческого, я приписывал себе сразу два очка — одно против него, и еще одно против твоего Христа.
— Спасибо, — сказал я, — за то, что ты причислил меня к последователям распятого Христа. Тут ты не ошибся.
Не обращая внимания на это мое последнее замечание, он продолжал:
— Я поддерживал его стремление создать новый идеал вождя, нового Христа, Антихриста, сурового Немецкого Христа, который должен был покорить людей не любовью и состраданием, а твердостью и жестокостью. О, эту работу я проделал великолепно! Многие немцы установили этот мой идеал на место Сына Марии. Многие немцы поставили меня на место своего Солнечного Бога и назвали меня Сверхчеловеком, хотя у него и не хватило смелости прямо назвать меня Антихристом. Напротив, он приписал мои качества Христу и назвал нас обоих одним именем и, прикрываясь этим именем, хотел уничтожить всякую жалость и сострадание в себе самом и во всех других, хотел уничтожить любовь, потому что она мешала ему стать таким, как я. Это я научил его поклоняться кресту как символу жестокости, не самопожертвования во имя любви к человеку, а жертвы во имя себя.
Он замолчал, глядя на звезды, безмятежно сиявшие над нами.
— Мне кажется, — сказал я, — что ты и сам сознаешь превосходство Христа над Антихристом.
И вновь он не обратил внимания на моё замечание, но продолжил развивать свою собственную мысль.
— Какое интеллектуальное наслаждение мне доставляло это превращение христианской нации в эгоистичных чудовищ, жестоких ко всему, что им самым не принадлежит! Любого иноплеменника они должны были ненавидеть, презирать, использовать, высмеивать и оскорблять всеми возможными способами. Я учил их, что только таким образом они могут превратиться в сверхлюдей, преодолеть свою человеческую природу.
— Но для чего ты рассказываешь всё это мне? — спросил я. — Почему ты выкладываешь передо мной все свои карты, если знаешь, что мои — всё равно лучше?
Когда он повернулся ко мне, его глаза, казалось, были готовы испепелить меня.
— Потому что я завидую тебе, — сказал он.
— Что это — ещё один завуалированный выпад против меня и тех принципов, которых я придерживаюсь?
Мой мрачный собеседник вновь рассмеялся своим отрывистым, невеселым смехом.
— По правде говоря, нет, — сказал он. — Ты уже давно не интересуешь меня как противник.
— То есть...
— То есть — мне уже надоело играть в эту игру, по крайней мере сейчас. Да и души, которые мне удалось обмануть, уже устали от меня и от моего учения. Они уже видят перед собой новый свет — некоторые из них.
— Возможно, — сказал я, — они увидели свет Христа, истинного Сверхчеловека.
— Возможно, — согласился он.
— А ты сам видел когда-нибудь этот свет?
— Фу! — сказал он. — Неужели ты настолько самонадеян, что пытаешься обратить самого дьявола?
— Ну что ты, нет!
Вдруг он снова повернулся ко мне:
— Хочешь, чтобы я стал твоим учеником?
— Опять-таки, нет, — ответил я. — С этой просьбой тебе лучше всего обратиться к какой-нибудь доброй женщине. Ее тебе легче будет обмануть.
— Похоже, что тебе известны все мои трюки.
— Мой Учитель многое рассказал мне о таких как ты, и о ваших методах.
— Тогда мне остается только пожелать тебе приятного вечера, сказал он и растворился во тьме.
Мир, ради которого я пишу всё это, тебе я стараюсь сообщать то, что может вооружить тебя знаниями. Когда Сатана просит вас обратить его, берегитесь, чтобы он не обратил вас. Когда Сатана показывает вам Сверхчеловека, даже самого Христа, сперва убедитесь, что этот его Христос — не Антихрист; убедитесь в том, что Он полон сострадания, что Его сердце скорбит о горестях и несовершенствах мира, что Его терновый венец действительно свидетельствует о Его самопожертвовании ради человека, а не просто служит Ему украшением. Ибо Он сказал:
"По тому узнают все, что вы мои ученики, если будете иметь любовь между собою".
И еще:
"Берегитесь, чтобы кто-нибудь не прельстил вас. Ибо многие придут во имя мое, говоря: "Я — Христос", и многих прельстят, ... — ибо восстанут Лжехристы и лжепророки и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных".
Эльза Баркер "ПИСЬМА ЖИВОГО УСОПШЕГО О ВОЙНЕ"
(Отсебятина - как быть теперь с Россией и Украинцами?) अयुद्ध
Правила форума
Справка
Расширения
Ответ: Самосознание латышского народа 
Древовидный вид