Русский - значит добрый. Война и люди. "Я хотела посмотреть им в глаза..." У ВОЙНЫ НЕ ЖЕНСКОЕ ЛИЦО. ЧАСТЬ 3. СЕСТРИЧКИ. МИЛОСТЬ К ВРАГУ
Медсестер еще называют сестрами милосердия. Милосердие... его так мало на войне, где ярость, отчаяние и ненависть к врагу... Лютая ненависть, когда хочется мстить ему, хочется, чтобы он - враг твой, страдал, мучился, захлебывался в собственной крови. И среди всего этого, вдруг милосердие, сочувствие, сострадание, и даже слезы... к твоему врагу... Как такое может быть в сердце, которое сотни раз ожесточилось, сердце, где, казалось нет места милости к тому, кого готова была ненавидеть и убивать...
Они умели ненавидеть, они ничего не забыли, и не простили им, но смогли, сумели быть человечными, милосердными...
Помощь раненому врагу
«Только остановимся... Поставим госпиталь, загрузят нас ранеными, и тут – приказ: эвакуироваться. Раненых кого погрузим, а кого – нет. Не хватает машин. Нас торопят: "Оставляйте. Уходите сами". Ты собираешься, они на тебя смотрят. Провожают глазами. В их взглядах все: смирение, обида... Просят: «Братцы! Сестрички! Не оставляйте нас немцам. Пристрелите». Такая печаль! Такая печаль!! Кто может подняться, тот идет с нами. Не может – лежит. И ты никому из них уже не в силах помочь, боишься глаза поднять... Молодая была, плачу-плачу...
Когда уже наступали, мы ни одного нашего раненого не оставляли. Даже немецких раненых подбирали. И я одно время с ними работала. Привыкну, перевязываю, как будто ничего. А как вспомню сорок первый год, как своих раненых оставляли и что они с ними... Как они с ними... Мы видели... Кажется, ни к одному больше не подойду... А назавтра иду и перевязываю...» ……………………
«В моей палате лежали двое... Лежали – немец и наш обожженный танкист. Я захожу к ним:
– Как себя чувствуете?
– Я хорошо, – отвечает наш танкист. – А этот плохо.
– Это же фашист...
– Нет, я ничего, а ему плохо.
Уже они не враги, а люди, просто два раненых человека рядом лежат. Между ними появляется человеческое. Не раз наблюдала, как это быстро происходило...» ……………………
«А нам привезли на перевязку эсэсовцев... Эсэсовских офицеров.
Подходит ко мне сестричка:
– Как мы их будем перевязывать? Рвать или нормально?
– Нормально. Это раненые...
И мы их перевязывали нормально. Двое потом убежали. Их поймали, и чтобы они не убежали еще раз, я им пуговки обрезала на кальсонах...»
Наши медсёстры перевязывают раненного пленного эсэсовца
Наталья Ивановна Сергеева, рядовая, санитарка
«Вот не скажу, где это было... В каком месте... Один раз человек двести раненых в сарае, а я одна. Раненых доставляли прямо с поля боя, очень много. Было это в какой-то деревне... Ну, не помню, столько лет прошло... Помню, что четыре дня я не спала, не присела, каждый кричал: "Сестра! Сестренка! Помоги, миленькая!" Я бегала от одного к другому, и один раз споткнулась и упала, и тут же уснула.
Проснулась от крика, командир, молоденький лейтенант, тоже раненый, приподнялся на здоровый бок и кричал: "Молчать! Молчать, я приказываю!" Он понял, что я без сил, а все зовут, им больно: "Сестра! Сестричка!" Я как вскочила, как побежала – не знаю куда, чего. И тогда я первый раз, как попала на фронт, заплакала.
И вот... Никогда не знаешь своего сердца. Зимой вели мимо нашей части пленных немецких солдат. Шли они замерзшие, с рваными одеялами на голове, прожженными шинелями. А мороз такой, что птицы на лету падали. Птицы замерзали. В этой колонне шел один солдат... Мальчик... У него на лице замерзли слезы... А я везла на тачке хлеб в столовую. Он глаз отвести не может от этой тачки, меня не видит, только эту тачку. Хлеб... Хлеб... Я беру и отламываю от одной буханки и даю ему. Он берет... Берет и не верит. Не верит... Не верит! Я была счастлива... Я была счастлива, что не могу ненавидеть. Я сама себе тогда удивилась...»
Тамара Степановна Умнягина, гвардии младший сержант, санинструктор
«Под Сталинградом... Тащу я двух раненых. Одного протащу – оставляю, потом - другого. И так тяну их по очереди, потому что очень тяжелые раненые, их нельзя оставлять, у обоих, как это проще объяснить, высоко отбиты ноги, они истекают кровью. Тут минута дорога, каждая минута. И вдруг, когда я подальше от боя отползла, меньше стало дыма, вдруг я обнаруживаю, что тащу одного нашего танкиста и одного немца... Я была в ужасе: там наши гибнут, а я немца спасаю. Я была в панике... Там, в дыму, не разобралась... Вижу: человек умирает, человек кричит... А-а-а... Они оба обгоревшие, черные. Одинаковые. А тут я разглядела: чужой медальон, чужие часы, все чужое. Эта форма проклятая. И что теперь? Тяну нашего раненого и думаю: "Возвращаться за немцем или нет?" Я понимала, что если я его оставлю, то он скоро умрет. От потери крови... И я поползла за ним. Я продолжала тащить их обоих... »
Ольга Васильевна Корж, санинструктор кавалерийского эскадрона
«Мы заняли большую деревню. Дворов триста. И там был оставлен немецкий госпиталь. В здании местной больницы. Первое, что я увидела: во дворе вырыта большая яма, и часть больных лежит расстрелянная – перед уходом немцы сами расстреляли своих раненых. Они, видно, решили, что мы это будем делать. Поступим так, как они поступали с нашими ранеными. Только одна палата осталась, до этих, видно, не дошли, не успели, а может, бросили, потому что они все были без ног.
Когда мы вошли к ним в палату, они с ненавистью смотрели на нас: видно, думали, что пришли их убивать. Переводчик сказал, что мы раненых не убиваем, а лечим. Тогда один даже стал требовать: мол, они три дня ничего не ели, их три дня не перевязывали. Я посмотрела – действительно, это был ужас. Их давно не смотрел врач. Раны загноились, бинты вросли в тело.
– И вам их было жалко?
– Я не могу назвать то, что испытывала тогда, жалостью, жалость – это все-таки сочувствие. Его я не испытывала. Это другое... У нас был такой случай... Один солдат ударил пленного... Так вот мне это казалось невозможным, и я заступилась, хотя я понимала... Это у него крик души... Он меня знал, он был, конечно, старше, выругался. Но не стал больше бить... А крыл меня матом:
«Ты забыла, ё... мать! Ты забыла, как они... ё... мать...» Я ничего не забыла, я помнила те сапоги... Когда немцы выставили перед своими траншеями ряды сапог с отрезанными ногами. Это было зимой, они стояли, как колья... Эти сапоги... Все, что мы увидели от наших товарищей... Что осталось...
Помню, как пришли к нам на помощь моряки... И многие из них подорвались на минах, мы наткнулись на большие минные поля. Эти моряки, они лежали долго. Лежали на солнце... Трупы вздулись, и из-за тельняшек казалось, что это арбузы. Большие арбузы на большом поле. Гигантские.
Я не забыла, я ничего не забыла. Но я не могла бы ударить пленного, хотя бы потому, что он уже беззащитен. Вот это каждый решал для себя, и это было важно».
Санинструктор перевязывает ногу пленному немецкому летчику. Село Легостаево Курской обл. 1943
«В бою под Будапештом. Это была зима... И я тащила, значит, сержанта раненого, командира расчета пулеметного. Сама я была одета в брюки и телогрейку, на мне шапка-ушанка. Тащу и вижу: черный снег такой... Обугленный... Я поняла, что это глубокая воронка, то, что мне и надо. Спускаюсь в эту воронку, а там кто-то живой – я чувствую, что живой, и скрежет какого-то железа... Поворачиваюсь, а немецкий офицер раненый, в ноги раненый, лежит, и автомат на меня наставил. А у меня волосы из-под шапки выбились, сумка санитарная через плечо и на ней красный крест. Когда я повернулась, он увидел мое лицо, понял, что – это девушка и вот так: "Ха-а-а!" У него, значит, нервное напряжение спало, и он этот автомат отбросил. Ему безразлично стало...
И мы втроем в одной воронке – наш раненый, я и этот немец. Воронка маленькая, ноги у нас вместе. Я вся в их крови, кровь наша смешалась. У немца огромные такие глаза, и он смотрит на меня этими глазами: что я буду делать? Фашист проклятый! Автомат он отбросил сразу, понимаете? Эту сцену... Наш раненый не соображает, в чем дело, за пистолет хватается... То тянется и задушить немца хочет... А тот на меня смотрит... Я эти глаза и сейчас помню... Перевязываю нашего, а тот лежит в крови, он истекает кровью, одна нога у него перебита совсем. Еще немного, и он умрет. Хорошо это понимаю. И, не окончив перевязывать нашего раненого, разрываю ему, этому немцу, одежду, перевязываю его и накладываю жгут. А потом уже опять возвращаюсь к своему. Немец говорит: "Гут. Гут". Только это слово повторяет. Наш раненый, пока не потерял сознание, что-то мне кричал... Грозил... Я гладила его, успокаивала. Пришла санитарная линейка, вытащила их обоих... И погрузила. Немца тоже. Понимаете?»
Перевязывают раненого немецкого летчика
Лилия Михайловна Бутко, хирургическая медсестра
«Жалею... Я не выполнила одну просьбу...
Привезли в наш госпиталь одного немецкого раненого. Мне кажется, это был летчик. У него было перебито бедро, и началась гангрена. Какая-то взяла меня жалость. Лежит и молчит.
Я немного немецкий язык понимала. Спрашиваю его:
– Пить дать?
– Нет.
Раненые знали, что в палате немецкий раненый. Он отдельно лежал. Я иду, они возмущаются:
– Так вы врагу воду несете?
– Он умирает... Я должна ему помочь...
Нога вся у него синяя, ничего уже нельзя сделать. Заражение моментально сжирает человека, человек сгорает за сутки. Даю я ему воду, а он на меня смотрит и вдруг говорит:
– Гитлер капут!
А это сорок второй год. Мы под Харьковом в окружении.
Я спрашиваю:
– Почему?
– Гитлер капут!
Тогда я ему в ответ:
– Это ты так думаешь и говоришь сейчас, потому что ты здесь лежишь. А там вы убиваете...
Он:
– Я не стрелял, я не убивал. Меня заставили. Но я не стрелял...
– Все так оправдываются, когда в плен попадают.
И вдруг он меня просит:
– Я очень... очень... прошу фрау... – и дает мне пакет фотографий. Показывает, что вот его мама, он, его братья, сестры... Красивая такая фотография. На обратной стороне он пишет адрес: – Вы будете там. Будете! – И это говорил немец в сорок втором году под Харьковом. – Так вы бросьте, пожалуйста, это в почтовый ящик.
Он написал адрес на одной фотографии, а там был полный конверт. И я эти фотографии долго с собой возила. Переживала, когда при сильной бомбежке я их потеряла. Конверт пропал, когда мы уже вошли в Германию..»
Нина Васильевна Ильинская, медсестра
«Помню бой...
В том бою мы захватили очень много немецких пленных. Были среди них раненые. Мы перевязывали их, они стонали, как наши ребята. А жара... Жарища! Нашли чайник, дали попить. Место открытое. Нас обстреливают. Приказ: срочно окопаться, сделать маскировку.
Мы стали копать окопы. Немцы смотрят. Им объяснили: мол, помогите копать, давайте работать. Они, когда поняли, что мы от них хотим, с ужасом на нас оглядывались, они так поняли, что, когда выкопают ямы, мы их поставим у этих ям и расстреляем. Они ожидали... Надо было видеть, с каким ужасом они копали... Их лица...
А когда увидели, что мы их перевязали, напоили водичкой и в окопы, которые они вырыли, сказали им прятаться, они не могли в себя прийти, они растерялись... Один немец заплакал... Это был немолодой человек, он плакал и ни от кого не прятал свои слезы...» [ Понял, как его жестоко обманули насчет русских ]
Вера Иосифовна Хорева, военный хирург
«Война кончалась...
Вызывает замполит:
– Вера Иосифовна, придется вам работать с немецкими ранеными.
А у меня к этому времени уже были убиты два брата.
– Не буду.
– Но, понимаете, надо.
– Я не способна: у меня погибли два брата, я видеть их не могу, я готова их резать, а не лечить. Поймите же меня...
– Это приказ.
– Раз приказ, тогда я подчиняюсь. Я военный человек.
Я лечила этих раненых, делала все, что надо, но мне было трудно. Притрагиваться к ним, облегчать боль. Тогда я нашла у себя первые седые волосы. Именно тогда. Я им делала все: оперировала, кормила, обезболивала, – все как положено. Одно только я не могла делать – это вечерний обход. Утром ты перевязываешь раненого, слушаешь пульс, одним словом, действуешь, как медик, а во время вечернего обхода надо поговорить с больными, спросить, как они себя чувствуют. Есть ли поправка. Вот этого я не могла. Перевязать, прооперировать – могла, а говорить с ними – нет. Я так и замполита сразу предупредила:
– Вечернего обхода я делать им не буду...»
Екатерина Петровна Шалыгина, медсестра
«В Германии... В наших госпиталях уже появилось много немецких раненых...
Помню своего первого немецкого раненого. У него началась гангрена, ему ампутировали ногу... И он лежал в моей палате...
Вечером мне говорят:
– Катя, иди посмотри своего немца.
Я пошла. Может, кровотечение или что. Он проснулся, лежит. Температуры нет, ничего.
Он так смотрит-смотрит, потом вытаскивает маленький такой пистолетик:
– На...
Он говорит по-немецки, я уже не помню, но я поняла, насколько хватило запаса школьных уроков.
– На... – говорит, – я хотел вас убивать, но теперь ты убей меня. Вроде того, что его спасли. Он нас убивал, а мы его спасли. А я не могу сказать ему правду, что он умирает...
Ухожу из палаты и неожиданно замечаю у себя слезы...»
p.s.
Софья Адамовна Кунцевич, санинструктор
«Я думала, что когда мы войдем в Германию, то у меня пощады не будет, ни к кому пощады не будет. Столько ненависти скопилось в груди! Обиды! Почему я должна пожалеть его ребенка? Почему я должна пожалеть его мать? Почему я должна не разрушить его дом? Он не жалел... Он убивал... Жег... А я? Я... Я... Я... Почему? Поче-му-у? Хотелось увидеть их жен, их матерей, родивших таких сыновей. Как они будут смотреть нам в глаза? Я хотела посмотреть им в глаза...
Я думала: что же будет со мной? С нашими солдатами? Мы все помним... Как мы это выдержим? Какие нужны силы, чтобы это выдержать? Пришли в какой-то поселок, дети бегают – голодные, несчастные. Боятся нас... Прячутся... Я, которая клялась, что их всех ненавижу... Я собирала у своих солдат все, что у них есть, что оставалось от пайка, любой кусочек сахара, и отдавала немецким детям. Разумеется, я не забыла... Я все помнила... Но смотреть спокойно в голодные детские глаза я не могла. Ранним утром уже стояла очередь немецких детей около наших кухонь, давали первое и второе. У каждого ребенка через плечо перекинута сумка для хлеба, на поясе бидончик для супа и что-нибудь для второго – каши, гороха. Мы их кормили, лечили. Даже гладили... Я первый раз погладила... Испугалась... Я... Я! Глажу немецкого ребенка... У меня пересохло во рту от волнения. Но скоро привыкла. И они привыкли...»
В Турции раскопали фрески «древнего Рима» и обнаружили надписи на Русском!
25 февраля 2019
Древний город Zeugma расположен берегу реки Евфрат в 10 км от Газиантепа (Турция). В доисторические времена это поселение находилось на пересечении дорог и облегчало переходу через реку. Слово "Зеугма" переводится как «мост, место перехода». В римский период город славился мощью и богатством, здесь процветала культурная жизнь.
В результате археологических раскопок было найдено множество мозаик, фресок, исторически ценных вещей времен Римской Империи. Сегодня четверть древнего поселения, расположенная у реки, спрятана под водой. О судьбе остальной части города остается догадываться по античным источникам и археологическим данным.
Зеугма был мозаичным городом в полном смысле это слова. Сохранившиеся мозаики были перенесены в специально построенный для этих целей музей, который стал одним из самых крупных и важных музеев в точки зрения богатства его коллекции.
Символом музея стал фрагмент одной из мозаик – цыганская девушка. Глаза девушки расположены таким образом, что создается впечатление как будто они смотрят на каждого зрителя. Для этого панно отведено специальное охраняемое помещение.
original Фрагмент мозаики с изображением женской головы. Она же «Цыганка», она же «Менада», она же «Гея». Но чаще всего используется название «Цыганка».
Поражает воображение качество мозаик собранных из мельчайших кусочков натурального камня разных оттенков. Все картины выполнены по мотивам древнегреческих мифов, причем лица и детали набраны с потрясающим мастерством.
original Эрос и Психея
original Могущественный речной бог Ахелой, отец сирен
original Океан и Тефис. Этот сюжет был самым популярным при оформлении бассейнов и бань.
А я вот обратил внимание на «кириллицу», которой, по непонятным причинам «древние римляне» задолго до мифических кирилл-мефодиев письмена свои оставляли.
original Эвтерпа
bandicam 2017-07-14 18-19-08-280
original
bandicam 2017-07-14 18-22-31-688
Если вдруг попадете в город Газиантеп, обязательно посетите музей мозаики Зеугма.
Можно быть полным филолухом, но понять что «кириллица» не изобретена какимито кириллами и мефодиями, понять не сложно.
Немножко трудней осознать тот факт, что «древние римляне» это славяне
«В каком-то смысле мы Церковь Кирилла и Мефодия» – говорит Патриарх Кирилл. То есть последователи вымышленных персонажей. И эта церковь сотканная из вымыслов пытается захватить власть над стадом. И цель у них вызвать комплекс неполноценности у великого народа, построившего огромную цивилизацию: « А кто такие были славяне? Это варвары, люди, говорящие на непонятном языке, это люди второго сорта, это почти звери. И вот к ним пошли просвещенные мужи…» – и стало им щасте.
Вся Пруссия, а изначально По-Руссия, покрыта славянскими топонимами – разные города вроде Торгау, Вернау – так до сих пор говорят в Белоруссии, когда хотят сказать Торгов или Вернов.
Нам понаписали славную историю со всякими суовровыми, побежденными наполеонами и неадекватными иванами грозными и великими, хотя полоумными петрами, не опустили в конец, но отвлекли от главного, от того места, которое занимают славяне в истории современной цивилизации.
И вот уже даже Крым, который куда дальше Зеугмы и ближе к Московии, считают изначально принадлежавшим турецким татарам.
Вопрос крайне актуальный: следы славян скоро совсем будут стерты в Европе, после того, как туда, в ходе идущей кампании, переселят выходцев из Африки, Ближнего и Среднего востока.
У нас так же русских сгоняют в города, в которых они и вымрут, а земли уже возделываются, в основмном, пришлыми, которые их и наследуют.
Дополнительно
Основной аргумент критиков: это греческий алфавит. Я на это спросил: а на какой позиции стоит в греческом буква «Ш», на это мне ответили матом. А что поделать, если ответить нечего. Расписывая происхождение букв в старославянской азбуке, исследователи гадают откуда взялась там эта буква, почти все прочие – из греческого. Так вот критики: правьте «Википедию», букву «Ш» нашли в греческом тексте в городе Зеугма при снятии «культурного слоя».
И для особо одаренных я написал продолжение, которое должно расставить точки над «Ё» – «Кирилл с Мефодием, греки и ДНК-генеалогия» – это для тех, кто еще не уразумел, что «древних греков» придумали самое раннее в конце 19 века – даже в советских учебниках была оговорка, что они себя называли эллинами.
arx-latyn
Надпись Дуэноса – один из древнейших известных памятников латинской письменности. Датируется шестым столетием до нашей эры. Надпись нанесена в три строки на стенки керноса, выполненного в виде трёх шарообразных сосудов, соединённых перемычкой. Кернос обнаружен в 1880 году Генрихом Дресселем на Квиринале в Риме, хранится в Государственном музее Берлина.
– как ни бились ученые мужи прочесть это и перевести с древнелатинского на современную латынь, ничего у них не вышло. Но надпись легко читается современными носителями русского языка особенно смолянами и белорусами:
arx-latyn
Еще одно доролнение – «Мировая сенсация, которая осталась незамеченной» – в начале 20-го века раскопаны фрески на западной границе Иордании, на одной из них изображен Исус Христос
xristos
Эта фотография была сделана в ходе расчистки мозаики, а вот так выглядит моазаичное панно сейчас:
xristos-panno
Вот увеличенный фрагмент с надписью:
xristos-panno Написано: «ХРIСТЕ»,
Здесь присутствует славянская буква «С», обозначающая соответствующий звук русской «С». В древнегреческом этот звук отображался буквой «сигма»:
xristos-panno
Как говорится, комментарии излишни. Мифические «древние греки» попросту были русскими!
Ох уж этот «греческий» – грек-полиглот переводчик установил, что греческий язык произошел от русского.
Один мой давний знакомый, гурман разного рода интеллектуальных посиделок, традиционно заканчивает все конференции, «круглые столы» и прочие междусобойчики словами: «Сказали все, но не все». И вот когда появилась заметная пространная, во многом знаковая статья о сути и особенностях президента Путина, его режима – «путинизма» – и о «глубинном народе», я ждал, когда выскажутся все. Все, конечно, в моем понимании. То есть те, кто умеет говорить по делу, а не по настроению или заказу.
Высказался Писатель. Знаю его лично и уважаю за талант, смелость и откровенность. Сказал, что автор статьи, безусловно, искренен, но излишне публицистичен. А здесь бы больше литературной интуиции, а не газетного пафоса. Высказался Философ. И его лично знаю и уважаю за кругозор и эрудицию. Сказал, что автор, безусловно, талантлив, но излишне политтехнологичен. А здесь бы больше философских обобщений, а не политологической конъюнктуры. Параллельно выпрастался более мелкий калибр комментаторов и смакователей. В том числе из «ближнего зарубежья». Там – дикая разноголосица, замешанная или на слепой ненависти, или на неконтролируемой зависти, явном страхе или на плохо скрытой сервильности. Короче, сказали все. Но, как всегда, не все. Поэтому рискну кое-что добавить.
Во-первых, хорошо, когда статусный чиновник анализирует теорию и практику своего шефа, да еще и лидера страны. Это по крайней мере дерзко. В России свобода слова и мысли чрезмерно литературна. (Я имею в виду прежде всего глубину, а не остроту.) В том смысле, что её пока куда больше в малотиражной литературе, чем в массовых электронных и печатных медиа. Соответственно, появление в тиражном издании публикации, которая и стилем, и содержанием, и особенно авторством дерзко провоцирует на откровенный, не дежурный и смелый разговор (а иначе и нет никакого смысла) о первом лице и народе в контексте судьбы страны, – это нормальный ход. Не исключаю, что «первое лицо» к этому и причастно. (Самые главные вещи можно узнать о себе либо на своей свадьбе, либо на похоронах. Но если то и другое не предвидится, стоит подтолкнуть к этому хотя бы своих подчиненных.)
Во-вторых, плохо, когда продуманный, выношенный и выстраданный текст начинают комментировать «мелкокалиберные» авторы, да еще походя, небрежно и без души. Я вообще против всяких комментариев. Чаще всего это ложная форма тщеславия. Но я за то, чтобы мысли, которые всегда возникают при столкновении с чужой позицией (если она достаточно крепка для столкновения), озвучивались как дополнительная или альтернативная смысловая конструкция. А время и бытие потом рассудят, где было больше правды жизни.
Так вот, несколько мыслей, «отрикошетивших» от названного текста. Итак, обычно, когда анализируется лидер или целый народ, энергия исследователя в основном тратится на выявление того, кем и чем хочет и может быть этот лидер, этот народ. Это традиционная западная парадигма в философии, блестяще выраженная картезианцами, а в психологии – фрейдистами. Да, по желаниям, волениям, целеустремлениям личности (народа) можно многое понять, спрогнозировать, даже простить. Но не менее интересно знать, а кем и чем не может не быть лидер (народ) даже вопреки своим озвученным чаяниям.
В одном из исследовательских центров мне пришлось столкнуться с направлением «генетическая археология». Там изучали генетические предрасположенности к основным видам жизнедеятельности многих давно ушедших поколений, вплоть до неандертальцев. Поучительно! Но сегодня меня больше интересует «генетическая политология» – то, какие модели политического поведения закодированы в личности и народе на генном уровне первичных рефлексов, инстинктов, базовых моделей поведения.
То, что русский народ, например, много поколений жил в крайне сложной природной среде, во враждебном окружении, на бескрайних территориях, под прессом бесчисленных военных, хозяйственных, культурных, межнациональных и пр. вызовов, не могло не отпечататься в генной характеристике. Как не могли не войти в его код различные, часто необычные модели социализации, коллективной адаптации, кооперации, без чего невозможно выжить в агрессивной среде. Что и формировало особый тип мышления, скорость и инвариантность принятия решений, характер межличностных, групповых и социальных отношений. Эти особенности, без которых популяции не быть, и составляют то, что названо «глубинным народом».
И рождались на Руси, к счастью, мыслители, которые не боялись подробно анализировать все эти особенности. Такие, в частности, как Борис Николаевич Чичерин, возможно, первый русский классик системной политологии. Почему «не боялись»? Да потому, что в таком анализе выявляются не только позитивные народные качества. А ведь все народы считают себя идеальными. Об этом стоит говорить отдельно. Но если дать нашему народу сверхкороткую и максимально обобщенную характеристику, то это – мощь выживания. Наперекор всему, вопреки всем, несмотря ни на что. Вот этот уже природный дар выживания и обусловливал часто ситуации непонимания с другими народами, имеющими принципиально иной исторический опыт.
Например, в выживании особую роль у нас играли «священные границы». В других ойкуменах границы часто были формальны и малозначимы. А русский народ без границы – как без кожи. Именно она защищает организм от большинства инфекций, и такую же роль играла граница для державы. Поэтому так корежила от боли Россию попытка глобалистов «освежевать» её в девяностые. Эта боль и разбудила державу от хаотически-гедонического транса тех лет...
А теперь – Путин. Он ведь тоже как частица своего народа опирается на общие глубинные особенности национального характера. Но при этом в архетип каждого человека впечатывается и уникальный опыт его рода, предков, родителей. Мне пришлось в рамках собственного проекта анализа мировых лидеров углубиться в эту сферу. Оказалось, что в случае Владимира Путина в его персональный архетип через образ жизни, переживания его близких глубоко отпечатался ленинградский блокадный регламент. Путин в этом плане – очевидный постблокадник. А это не только модель выживания в тяжелых условиях с неожиданными вызовами, ограниченными ресурсами и пр. Это модель выживания в сверхтяжелых, даже убийственных для других обстоятельствах. То есть народ, наделенный глубинной чертой выживания, преодоления сложных обстоятельств, обрел лидера с таким же природным, но еще более усиленным свойством. Это лишь один из моментов «генетической политологии», но уже он многое объясняет.
Например, секрет столь стабильной популярности президента – люди интуитивно за тех, кто может предъявить их же качества, но в более мощном воплощении. Это, кстати, объясняет и то, почему Россию и её лидера не пугают сегодняшние зарубежные ограничительные санкции. Блокада – это, по сути, апофеоз любых самых немыслимых и убийственных санкций. Люди, которые несут в своих генах навыки достойного выживания в смертельном ленинградско-блокадном режиме, любой формат инфантильных западных заградительных «пугалок» воспримут разве что с досадой или иронией. (Вспомнилось из детского: «Ты мальчик глуп и не видал больших за... затруднений в жизни».)
Повторяю, это только один аспект анализа политической генетики народа и лидера по закодированному опыту русских поколений. А еще можно рассмотреть, как входят в эту генетику многоуровневые бытийные кодексы, живущие в человеке в виде принципов, установок, убеждений и образцов поведения. По этому фактору, в частности, можно утверждать, что Владимир Путин по внутренним кодексам скорее разведчик, чем политик. Поскольку последний во главу угла ставит баланс интересов, а первый – баланс сил.
Хорошо это или плохо? В какие-то периоды истории это очень плохо. А вот в данный момент – очень даже хорошо. Еще интересно проанализировать, к каким именно из восьми базовых инструментов воздействия на реальность предрасположен народ и лидер. Но это долгая и отдельная история...
Подытоживая, хочу сказать, что не вполне уместна и ирония комментаторов рассматриваемой статьи по поводу попытки её автора выделить всего лишь четыре главных формата российской истории: период Грозного, Петра I, Ленина и Путина. Мол, несопоставимые фигуры, масштабы и пр. А для меня не так важны имена, как принципы такой периодизации.
Послушав недавнее обращение президента, я лично вижу принципиальное и логичное различие этих исторических моделей. Если очень лапидарно. Иван Грозный в качестве опоры своей трансформации общества видел личную гвардию (опричнину). Петр I – армию (и флот). Ленин – партию (и пролетариат). Путин, судя по главному акценту выступления, – семью, здоровье, образование, экологию, демографию т.е. – весь народ.
Русский народ не может эволюционировать, не расширяя в истории пространство своего освоения. Русские лидеры не могут остаться в истории, не расширяя свою социальную опору. Правда, это чрезвычайно трудно и не у всех получается. Но таков генетический код. Русский код.
Р. Дервиш
__________________ Сохраняйте душевный свет. Вопреки всему, не смотря ни на что. Это свет, по которому вас найдут такие же светлые души.
Правила форума
Справка
Расширения
Ответ: Русский национальный характер 
Комбинированный вид