Как-то ко мне во двор забрел старый, устало выглядящий пес. На нем был ошейник, и пес был весьма упитанным, так что я понял, что он не бездомный и за ним хорошо ухаживают. Пес спокойно подошел ко мне, я погладил его по голове; затем он зашел вслед за мной в дом, медленно пересек прихожую, свернулся калачиком в углу и уснул. На следующий день он пришел снова, поприветствовал меня во дворе, опять зашел в дом и уснул на том же месте. Спал он примерно час. Так продолжалось несколько недель. В конце концов, мне стало интересно, и я прикрепил к его ошейнику записку следующего содержания: “Хотелось бы знать, кто хозяин этой прекрасной собаки, и знает ли он (то есть вы), что пес практически каждый день приходит ко мне вздремнуть?” На другой день пес пришел снова, и к его ошейнику был прикреплен следующий ответ: “Он живет в доме, где растут шестеро детей, двоим из которых не исполнилось еще и трех лет. Так что он просто пытается где-нибудь отоспаться. Можно я тоже приду к вам завтра?” Степан | anekdotov.net/
Среди всех космических курьезов и розыгрышей первое место по праву принадлежит шутке Оуэна Гарриотта. В 1973 году он входил в экипаж американской орбитальной станции “Скайлэб”. Розыгрыш, который он устроил над офицером Центра управления полетами Робертом Криппеном, достоин навечно войти в анналы космонавтики. С собой в космос Гарриотт захватил диктофон, на который его супруга наговорила несколько заранее составленных фраз. Когда в один из дней оператор Роберт Криппен вышел на связь с орбитальной станцией, Гарриотт ждал у передатчика с диктофоном в руке. Между станцией и Центром управления состоялся следующий диалог: - “Скайлэб”, это Хьюстон, ответьте. - Здравствуйте, Хьюстон, - бодрым женским голосом отозвалась станция. - Это “Скайлэб”. Земля после секундного колебания поинтересовалась: - Кто говорит? - Привет, Боб, - отозвалась станция. - Это Хелен, жена Оуэна. Боб несколько секунд переваривал ответ, а затем с трудом выдавил: - Что ты там делаешь? - Я тут решила ребятам поесть принести. Все свеженькое, - успокоил его голос с орбиты. Центр управления молчал около минуты, а затем отключился. Видимо, у офицера связи сдали нервы. Толик | anekdotov.net
- А давай наперегонки до горки? – предложил он ей, предвкушая победу. - Неа, – отказалась она. – Воспитательница сказала не бегать. Попадет потом. - Струсила? Сдаешься? – подначил он ее и засмеялся обидно. - Вот еще, – фыркнула она и рванула с места к горке. Потом они сидели в группе, наказанные, под присмотром нянечки, смотрели в окно, как гуляют другие и дулись друг на друга и на воспитательницу. - Говорила тебе – попадет, – бурчала она. - Я бы тебя перегнал обязательно, – дулся он. – Ты нечестно побежала. Я не приготовился… - А спорим я быстрей тебя читаю? – предложил он ей. - Ха-ха-ха, – приняла она пари. – Вот, будут проверять технику чтения и посмотрим. Если я быстрее – будешь мой портфель до дому и до школы таскать всю неделю. - А если я – отдаешь мне свои яблоки всю неделю! – согласился он. Потом он пыхтел по дороге с двумя ранцами и бурчал: - Ну и что! Зато ты не запоминаешь что читаешь и пишешь медленнее. Спорим?… - А давай поиграем, – предложил он. – Как будто бы я рыцарь, а ты как будто бы дама сердца. - Дурак, – почему-то обиделась она. - Слабо? – засмеялся он – Слабо смущаться при виде меня? И дураком не обзываться тоже слабо. - И ничего не слабо, – повелась она. – Тогда вот чего. Ты меня тоже дурой не обзываешь и защищаешь. - Само собой, – кивнул он. – А ты мне алгебру решаешь. Не рыцарское это дело. - А ты мне сочинения пишешь, – хихикнула она. – Врать и сочинять – как раз рыцарское дело. А потом он оправдывался в телефон: - А не надо было себя как дура вести. Тогда никто бы дурой и не назвал. Я, кстати, и извинился сразу… - Ты сможешь сыграть влюбленного в меня человека? – спросила она. - С трудом, – ехидно ответил он. – Я тебя слишком хорошо знаю. А что случилось? - На вечеринку пригласили. А одной идти не хочется. Будут предлагать всякое. - Нуу.. Я даже не знаю, - протянул он. - Слабо? – подначила она. - И ничего не слабо, – принял он предложение. – С тебя пачка сигар, кстати. - За что? – не поняла она. - Эскорт нынче дорог, – развел руками он. А по дороге домой он бурчал: - Сыграй влюбленного, сыграй влюбленного. А сама по роже лупит ни за что… Влюбленные, между прочим, целоваться лезут обычно… - Что это? – спросила она. - Кольцо. Не очевидно разве? – промямлил он. - Нибелунгов? Власти? Какая-то новая игра затевается? - Угу. Давай в мужа и жену поиграем, – выпалил он. - Надо подумать, – кивнула она. - Слабо? – подначил он. - И ничего не слабо. – протянула она - А мы не заигрываемся? - Да разведемся если что. Делов-то, – хмыкнул он. А потом он оправдывался: - А откуда мне знать как предложения делаются? Я ж в первый раз предлагаю. Ну, хочешь, еще раз попробую? Мне не слабо. - Сыграем в родителей? – предложила она. - Давай. В моих или в твоих? – согласился он. - Дурак. В родителей собственного ребенка. Слабо? - Ого как, – задумался он. – Не слабо, конечно, но трудно небось… - Сдаешься? – огорчилась она. - Не, не. Когда это я тебе сдавался? Играю, конечно, – решился он. - Усложняем игру. Ты теперь играешь в бабушку. - Правда? – не поверила она. - 3900. – кивнул он – Пацан. Слабо тебе в бабушку сыграть? - А ты в данном случае во что играешь? - В мужа бабушки, – засмеялся он. – Глупо мне в бабушку играть. - В де-душ-ку. Как бы ты тут не молодился, – засмеялась она. – Или слабо? - Куда я денусь-то… Она сидела у его кровати и плакала: - Сдаешься? Ты сдаешься что ли? Выходишь из игры? Слабо еще поиграть? - Угу. Похоже, что так, – ответил он. – Неплохо поиграли, да? - Ты проиграл, раз сдаешься. Понял? Проиграл. - Спорное утверждение, – улыбнулся он и умер.
"... Женщина, рожающая в родильном доме, где ребенка уносят и приносят медсестры, чаще всего не видит первого взгляда новорожденного. Между тем, поглядев внимательно в глаза только что появившемуся на свет ребенку, трудно порою не смутиться духом, и даже не ощутить жути – такое недетское, взрослое, мудрое и смятенно-трепетное выражение имеют они. Такие глаза, такой взгляд, пожалуй, только у серафимов Феофана Грека в куполе Спаса на Ильине в Великом Новгороде. Как будто откуда-то оттуда, «из выси сфер», пришедшая душа с трепетом ужаса оглядывает впервые этот, наш мир. Очень скоро, впрочем, и взрослость, и мудрость взора ребенка проходят, и глаза становятся обычными, глуповато-спокойными глазами дитяти. Чудо окончилось, душа вошла в плоть, и уже не проглядывают в телесном, пугая взрослый ум, глубины нездешних миров... Сперва-то, как поднесли, увиделись одни светлые бровки и пухленький ротик, с забавно приподнятою, жаждущей материнского соска верхнею губкой. И Мария, уже протягивая ладо ни к теплому свертку, лишь мельком заглянула в большие, отверстые миру глаза дитяти. Заглянула. И сама испугалась даже. Со сморщенного детского личика на нее глядел старец. Глаза жили как бы даже отдельно, полные безграничного терпения и тайного прозренья, и ее словно овеяло тихими крылами, даже и протянутые ладони замерли в воздухе на миг. Свет струился на нее из очей дитяти, голубовато-искристый, неземной, как будто бы бархатный на ощупь свет… И… не виновата она, что охватила судорожно, прижала к себе поскорее, едва не вдавила в крохотный рот набухший, потемневший сосок. И пока сосал – не жадно, крутя головкою, захлебываясь, дергая и теряя, как, бывало, Стефан, а задумчиво, ровно и плотно, словно бы исполнял работу, думая в то же время совсем о другом, – все боялась, как оторвет от груди? Боялась вновь нечаянно заглянуть в отверстые очи...." (Д. Балашов "Похвала Сергию")
Это было редко. Ну, чтобы меня оставляли одного дома да еще с детьми. Значит, должно было запомниться. И запомнилось. Окружающим надолго, сыну на всю жизнь. Жена, неожиданно увозимая “скорой”, смотрела на сына обреченно с пронзительной жалостью. Я, пообещав, что “никаких солдат, сам присмотрю”, вогнал ее в еще больший ужас. С сыном вообще проблем было немного, он рос шустрым, послушным и здоровым, но очень худым ребенком. Таким худым, что сам по себе служил немым укором маме. Если честно, то проблема с ним была вообще только одна - накормить. В этом деле сын был настоящий деспот, кровь пил здоровыми ложками по пять раз на дню. Для мамы это был ежедневный многочасовой и практически непрерывный ритуал: приготовление свеженького, уговоры покушать, кормление, долго-нудное тщательное пережевывание, открывание рта для проверки проглатывания,.. рвота, приготовление свеженького, кормление, контроль проглатывания, тщательное оберегание в покое, чтобы не дай Бог… Хорошо, если получалось со второго раза. К пище он относился очень придирчиво, блюдо должно быть свежеприготовленное, строго подходящей температуры, любую овощь или зелень приходилось тщательно маскировать мелко потертым помидором или майонезом. О том, что сын накормлен, жена говорила с гордостью приблизительно такой, как докладывали наши командиры о взятии Рейхстага. Когда мы остались одни, я сразу решил выполнить обещанное и для очистки совести накормить сына. Мастером по части готовки я был не очень, но умище и высшее образование подсказали методологию решения проблемы. Для начала проштудировал раздел “Каши” в книге “О вкусной и здоровой пище”. Практически сразу на кухне были обнаружены стратегические запасы манки, и дело закипело. Точнее в здоровенной кастрюле закипела слегка подсоленная вода. Далее строго по рецепту надо сыпать понемногу крупу, одновременно тщательно перемешивая. Возникла небольшая накладка. Одновременно держать двух килограммовый кулек манки в одной руке и болтать ложкой в кастрюле другой было не очень удобно. Поэтому я сыпанул двумя руками манку, а потом быстро постарался это все перемешать. Почему-то у меня начала крутиться на конфорке кастрюля. Тогда я схватил кастрюлю и начал перемешивать кашу, как перемешивают песок с цементом в бадье, готовя бетон. Получилось густовато, поэтому по той же бетонной аналогии решил плеснуть немного водички. Вода, естественно, была холодной, и мне долго пришлось ждать, пока каша начнет пузыриться. Она, зараза, не думая пузыриться, успела два раза пригореть, а я успел три раза обжечь руку. В конце концов, уделавшись в этой манке по уши, изгваздав полкухни, изматерив полсвета, я таки добился своего - у меня была готова еда для сына. Вкуса она не имела, практически, никакого, но я был искренне убежден, что “вкусная” и “здоровая” - это о двух разных блюдах и, выбирая между ними, у меня сомнений не было, за какое проголосовать, раз на кону здоровье ребенка. Свою порцию я покривился, но съел честно. Сын только глянул на тарелку, где бесформенным куском бетона, дымилась местами пригорелая каша, и сказал: - Не хочуууу. - Хорошо, - ответил я, - съешь в ужин. Обрадованный сын ускакал в комнату, а я поставил кастрюлю и его тарелку в холодильник. Ровно в назначенное время ужина его тарелка, правда, уже не дымящаяся, стояла перед ним на столе. - Не бууууду. - Я так и думал. Мыться, смотреть “Баю-бай”, писать и спать. Поешь завтра. Особой радости в глазах сына уже не было. Шансов перехватить печенюшку или конфету тоже. За этим я следил строго. Чай и компот подаются после еды, а если ее не было, какой чай? Попить - вода в ведре. В комнату он ушел задумчивый, что-то пытаясь понять, но одно постиг сразу и точно “папа - это не мама”. Утро прошло по распорядку: подъем, горшок, зарядка, умывание. С завтраком вышла заминка - холодная манная каша даже мне показалась мало аппетитной. Сварить что-то свежее у меня вообще не приходило в голову, в холодильнике полная кастрюля еды! Поэтому я нарезал манную кашу такими маленькими блинчиками и поджарил ее на сливочном масле. Сверху припорошил сахарком. К моему удивлению сын стрескал все с видимым удовольствием, запил чаем и сказал, что вкусно. Это польстило моему кулинарному самолюбию, тем более что такого рецепта в “Книге о вкусной и здоровой пище” точно не было. И я начал творить: жарил кашу на постном и сливочном масле, посыпал сахаром и поливал вареньем, один раз даже сдобрил нарезанным луком и укропом, но что характерно, ни разу в тарелке сына не оставалось ни крошки. И никаких позывов на рвоту! В общем, когда на третьи сутки подъехала из Рязани вызванная по тревоге теща, картина выглядела так: мы с сыном спим после сытного обеда, в доме шаром покати - ни крошки еды, только в холодильнике сиротливо стоит кастрюля наполовину (по вертикали) заполненная пригорелой манной кашей. Стоит ли говорить, что я был низвергнут со своего кулинарного трона, каша выброшена в помойное ведро, на столе появились всевозможные вкусности и разносолы, а к сыну вернулась прежняя привередливость в еде. А жаль, дня через три-четыре я бы еще что-нибудь сварил и он бы еще лучше закалился…
– ... и тебе откроется мудрость древних. Ты увидишь свои прошлые воплощения. Почувствуешь себя зверем, птицей, рыбой, червём, деревом, травой и, пройдя ещё ряд более мелких и простых существ, станешь мёртвой материей. Все твои прошлые жизни будут тянуться долгой вереницей целую вечность, но ты поймёшь, что они ничто по сравнению с беспредельностью небытия. И если в этой тьме не затухнет искра твоего сознания, хранитель подхватит её и разожжёт с новой силой. Далее перед гобой пройдёт множество иных миров: иногда пугающих, иногда захватывающих, но всегда неизмеримо чужих и далёких, а оттого непостижимых. Но всё же многие из них ужасно притягательны. Поэтому помни, что карма твоя не освободится, пока ты не исполнишь своё предназначение в этом мире. Смотри, восхищайся, но о доме не забывай. Здесь тебя ждут братья. А теперь прощай, скоро перед тобой откроется вечность, и ты уже не вернёшься к нам прежним...
Молодой лама дрожал, нет не от холода и не от страха. Суровая жизнь в горном монастыре закалила аскета, сделала его нервы стальными. Дух монаха был безупречен. Отцы допускают к последнему испытанию лишь самых достойных. Душа его трепетала в предвкушении тайны, соприкосновения с которой он ждал долгие годы. Скоро к нему вернётся память, которую собирал его бессмертный дух в миллионах воплощений. Мысли ламы были устремлены к иным мирам. И он не чувствовал голод, несмотря на то, что ритуалу инициации предшествовал длительный пост.
Наставник подвёл своего подопечного ко входу одного из залов монастырского подземелья. Здесь он без слов вручил молодому ламе небольшую лампадку. Младший схимник вошёл в зал, и дверь за ним тут же наглухо закрылась. В подземелье не было никакой затхлости. Воздух в этом зале отлично вентилировался. Масла в лампадке хватило только на то, чтобы добраться до небольшого помоста в центре, на котором лежал матрац, наполненный душистыми тибетскими травами. Где-то рядом курились благовония. Некоторое время монах просто лежал. Ожидание, тьма, запахи благовоний и трав привели его мысли в прядок, помогли полностью расслабиться. Теперь он был действительно готов.
Сначала как будто издалека послышался размеренный, приглушённый барабанный бой. Как велели наставники, монах стал следовать этому ритму и через некоторое время, предельно сконцентрировавшись, слился с ним воедино. Казалось, этот бой рождался сам собою где-то в глубине груди при каждом вдохе. Но вот ритм стал ускоряться, звук нарастать, заглушая усиленное до предела дыхание. Тело охватило немыслимое напряжение. Как бы втягиваясь само в себя, оно стало стремительно уменьшаться, сжимаясь вместе с внешним миром в точку внутри гулкого кокона, в котором громоподобными раскатами звучал не то барабанный бой, не то отражённое и усиленное каменными стенами дыхание неведомого исполина. Не в силах больше терпеть монах попытался вложить остатки сил в крик, но у него не было больше лёгких, не было тела, не было даже воздуха вокруг. Он был глубоко под водой, страдая от всё возрастающего давления, которое стремилось превратить его в ничто. Подойдя к пределу страданий, неведомая сила бросила его сквозь прорывающуюся пелену. Монах снова был собой, но ужас и страдание не покинули его. В страхе он прижимался к чему-то большому и тёплому. Держаться – вот в чём сейчас его спасение. Удар, вспышка, падение... Рядом лежит окровавленное тело женщины. Крестьянин, поднимая руки, пытается защититься от замахивающегося на него мечом всадника. Жестокое время, беззащитный люд... Отчаяние одинокого малыша перед огромным пугающим миром... Кто-то пытается взять его на руки, отрывая от тела мёртвой матери. Он сирота. Да, монахи всегда берут малолетних сирот. Но как не хватало ему все эти годы материнской любви:
– Мама! Мама!
– Я здесь, сынок. Иди сюда. Иди ко мне...
Где-то там вдалеке засиял свет, за которым любовь. Там его ждут. Там то, к чему, сам того не зная, стремился всю жизнь. Забыв себя, забыв страдания мира и все свои прежние устремления, монах искрой ринулся на зов света, навстречу всепоглощающему восторгу. Но как долог ещё путь..."
Из желания вознаградить успех маленького сына в занятиях музыкой, мать привела его на концерт Великого Музыканта. Она усадила ребенка в зале и, увидев знакомую, подошла к ней поздороваться. Мальчик, который первый раз был на концерте, тем временем встал и решил исследовать местность. Увидев дверь с надписью “Вход воспрещен”, он, конечно же, тут же вошел в дверь. Тем временем, в зале погас свет перед началом концерта. Мать поспешила на свое место, но не обнаружила там своего сына. Внезапно занавес поднялся, и лучи прожектора осветили сцену. Вот тут мать охватил ужас, потому что она увидела на сцене своего маленького сына, который сидел за роялем и невинно играл нехитрую, недавно разученную мелодию. И в этот же самый момент стремительной и легкой походкой на сцену вышел Великий Музыкант. Публика ахнула. Но Великий Мастер подошел к мальчику и сказал: — Не останавливайся. Продолжай играть. Наклонившись, Музыкант стал исполнять левой рукой басовую партию. Затем, его правая рука опустилась на клавиатуру с другой стороны от ребенка, и он добавил живое, бегущее obbligato (партия инструмента в музыкальном произведении, которая не может быть опущена и должна исполняться обязательно). Аудитория была совершенно очарована. Вместе, Великий Пианист и Мальчик, превратили нелепую, забавную ситуацию в удивительную, уникальную и подарили аудитории абсолютно неповторимый момент. Какой бы ни была ситуация, Небо шепчет: — Не останавливайся, продолжай играть. И вместе, мы соберем мелкие осколки в Творчество, Наше Творчество.
Правила форума
Справка
Расширения
Ответ: Рассказы, повести, новеллы, сказки. 
Комбинированный вид