Говорит ли Агни Йога о смирении?

[aurora]

Сообщение от Дмитрий777

....
Преподобный авва Дорофей в начале своего поучения о смирении полагает, как бы краеугольный камень в основание здания, следующее изречение одного из святых старцев: “Прежде всего нужно нам смиренномудрие, и мы должны быть готовы против каждого слова, которое услышим, сказать прости: потому что смиренномудрием сокрушаются все стрелы врага и сопротивника”

(Игнатий Брянчанинов)

На сколько нам известно, единственным оружием, "сокрушающим стрелы врага", и данное Богом в руки человека, является любовь. Все остальные "средства уничтожения" - от лукавого.
Смиренномудрие, таким образом, или любомудрие, - более знакомый термин, это, если не сама любовь, то предтеча её, когда нечто высшее понимается, но не осознаётся пока ещё в полной мере. Смирение это и есть любовь. В которой, пребывают, а не мудрствуют о ней, иногда и лукаво.
Только в этом состоянии человек бывает умиротворён, смиренен. Значение слова говорит само за себя.
Любовь же никогда и никого не унижает. Поэтому, и смирение может только возвысить человека.
Смиренномудрие раскрывается в цветок - смирение, любовь.

[aurora]

Интересны мысли отца П. Флоренского о том, что за феномен - смиренный человек. В своей книге "Соль Земли", "сказание о жизни Старца Гефсиманского Скита иеромонаха Аввы Исидора",
он повествует о житии преподобного Старца и говорит:

"из этой книги чистосердечный читатель усмотрит, что великое смирение о Духе Святом сочетается с великой независимостью…", и что это значит, "не забывать своего человеческого достоинства, всегда чувствовать себя самовластным, свободным и подчиняться только Богу. Сила такого человека не в мудрых словах, а в духовной силе, сопровождающей его слова, даже самые обыкновенные".

Он рассказывает о таком человеке:

"Отца Исидора не стало с нами; не стало, - нет его. Благоухал, как цветок, - и скучно теперь, когда увял он.
Светил нам, как ясное солнышко, - и померк свет. Был камнем веры; - где наша опора? Всему можно удивляться в нем - любви, кротости и смирению; нелицеприятию, прямоте и независимости; непритязательности, бескорыстию и бедности; ясности, мирности, духоносности; наконец, молитве. Но еще более того изумляет его надмирность.
Был в мире, - и не от мира; был с людьми, - и не как человек. Он не брезгал никем и ничем, но сам - был выше всего, и все земное никло и жалко повисало пред его тихою улыбкой. Своим взором он изничтоживал все человеческие условности, ибо был над миром, - был свободен высшею, духовною свободою. Казалось, что он не по земле ходит, а подвешен на невидимых нитях к иной стране; от того-то весь он был исполнен внутренней легкости, и все тяжеловесное, земное, подходя к нему, само теряло свою давящую тяжесть. С легкою улыбкой, как бы играя, он мог опрокидывать человеческие условия общежития и - безнаказанно, на радость.
Он мог позволять себе то, что выше условий праведности от закона, и делал это с такой ясностью, что всегда были действиями ознаменованными. Простое и житейское не было у него только таким; нет, от этого житейского и простого тянулись длинные корни в миры иные, к "новой земле"…"