Воплощения Махатм

[diant]

Сообщение от Лена К.

То есть смысл тот, что, хотя Блаватская и старалась в своем воздействии на художника для мысленной передачи образа, портрет все же вышел плох.

Есть портрет Махатмы М., сделанный Харрисом, "водимым" ЕПБ, в Америке в конце 1870-х.
Есть портрет Махатмы М., сделанный Шмихеном, "водимым" самими Махатмами, в Лондоне летом 1884 г.
Возможно, есть и другие портреты Махатмы М., сделанные под "водительством" ЕПБ.

Я полагаю, что слова из дневника Е.И. ("Бл[аватская] старалась, но портрет вышел плох, так же и в Ам[ерике].) относятся не к портрету Шмихена, по той причине, что нельзя управлять рукой художника из двух фокусов - ерунда получится. Это как два генерала дают одному войску каждый свои указы.
Если Махатма сказал, что водить рукой художника будет он, значит "водительство" его.

К тому же слова из дневника Е.И. вырваны из контекста о развешивании картин в 1924 году в первом музее Рериха.
Откуда там быть портретам Шмихена, если вскоре после их изготовления в Европе (кажется прямо в 1884 году) они отбыли в Индию, в Адьяр.
Хотя это интересный вопрос, что за портрет мог быть на первой экспозиции Музей Рериха в Нью-Йорке.

Еще мысль. А не о портрете ли самой ЕПБ идет речь? "Блаватская старалась" - ее ведь рисовал Шмихен в Эльберфельде, при очень плохом ее состоянии здоровья. Водянка свирепствовала, она только перенесла приступ ревматизма и т.д. В лучшие дни ее выносили в кресле, в худшие - она просто лежала. Именно в те дни от водянки ее руки выглядели как "ноги слона". Не может ли так быть, что "Блаватская старалась позировать" (из последних сил). Ведь ее портрет в музее Рериха в 1924 году, вероятно, был более уместен, чем портрет Учителя.

[Лена К.]

Сообщение от diant

Я полагаю, что слова из дневника Е.И. ("Бл[аватская] старалась, но портрет вышел плох, так же и в Ам[ерике]».) относятся не к портрету Шмихена…

Вполне возможно. Мне, например, портреты нравятся. Речь может идти только о том, что сам Махатма М. мог считать свой портрет не совсем близким к истине.

[diant]

Сообщение от Лена К.

Речь может идти только о том, что сам Махатма М. мог считать свой портрет не совсем близким к истине.

Факты скорее говорят об обратном.

Безотносительно этого приведу фрагмент книги известного предателя ЕПБ - Вс.Соловьева "Совр. жрица Изиды". Тот момент, когда он с одной из фрейлин Марии Федоровны, полит. шпионкой в Европе - Юлианой Глинкой - прибыли к ЕПБ в Эльберфельд 26 августа 1884 года.

«Я время от времени переписывался с Еленой Петровной и в моих письмах, выражая лично ей невольное расположение и участие, тем не менее стремился к своей цели, сказав себе: “Не уйду, пока не узнаю, что такое она и ее феномены”. Я, конечно, не рассчитывал, что она сразу, да еще и письменно, совсем проговорится и себя выдаст; но я уже достаточно хорошо знал ее, чтобы рассчитывать на ее постоянные, “маленькие” проговаривания, которые, в общей сложности, составят нечто большое и осязательное.

Будучи в высшей степени порывистой, несдержанной и, в иные минуты, до крайности наивной, Блаватская могла “до конца” отуманить только людей, еще более наивных, чем она, еще более несообразительных. Главная же ее сила и условие ее успехов заключались в необычайном ее цинизме и презрении к людям, которое она скрывала весьма удачно, но которое все же иной раз прорывалось неудержимо.

<…>

В знойный августовский день, 24-го по новому стилю, я выехал из Парижа. Чувствуя себя очень дурно, я положил отдохнуть на полпути в Брюсселе. К тому же я никогда еще не бывал в Бельгии и не видал Брюсселя. Остановился я в Grand-Hotel’е, ночью очень плохо спал, утром вышел пройтись по городу и на лестнице столкнулся с госпожей Г. К моему изумлению она встретила меня без кисло-сладкой ужимки и даже весьма приветливо. Нам обоим было скучно, и мы просто обрадовались друг другу. Оказалось, что она в Брюсселе по каким-то своим делам, должна съездить в Кёльн, потом еще куда-то.

– А вы зачем здесь?

– Я еду в Эльберфельд к Блаватской – она больна и зовет меня.

– Ну, так и я поеду с вами.

– Отлично. Когда же мы едем?

– Завтра в девять часов утра, это самый подходящий поезд, потому что иначе нам придется приехать в Эльберфельд вечером, часам к десяти, не раньше.

Решив это, мы провели весь день вместе, а вечером госпожа Г. рассказала мне столь много поразительного, удивительного и таинственного, что я пришел в свою комнату с совершенно затуманенной головой и, хоть и был уже очень поздний час, не мог заснуть. Я хорошо знал, что, несмотря на все усилия вчерашней правоверной науки отрицать сверхчувственное, оно существует и время от времени проявляет себя в людской жизни, но я так же очень хорошо знал, что проявления эти редки и что иначе быть не может. А тут вдруг сверхчувственное, в самых разнообразных и подчас совершенно нелепых видах, буквально затопляет жизнь здоровой, крепкой, энергичной и вдобавок поглощенной материальными делами и заботами особы!

Вся ночь прошла почти без сна; в седьмом часу я оделся и велел подать себе чаю. Около восьми подают мне записку от госпожи Г. Пишет, что и она не спала, так как кругом нее шла какая-то невидимая борьба, что у нее разболелась голова и что ехать нельзя, ибо все ее ключи пропали. Иду к ней. Стоя среди чемоданов и саквояжей, она уверяет меня:

– Все ключи, все до одного пропали, а ночью были тут, на глазах!

– Пошлите за слесарем.

– Уж я послала.

Явился слесарь, отпер чемодан, а в чемодане связка ключей, и в связке ключ и от этого же чемодана.

– Вот видите что со мной cлучается! – торжественно воскликнула госпожа Г.

– Вижу.

Так как на девятичасовой поезд мы опоздали, то согласились сделать прогулку по городу и ехать в час. Но тут я внезапно почувствовал необыкновенную слабость и меня стало клонить ко сну. Я извинился передъ госпожей Г., пошел к себе и бросился на кровать. Однако я не заснул, а лежал с закрытыми глазами – и вот передо мной, один за другим, стали проходить совершенно ясно и отчетливо разные неизвестные мне пейзажи. Это было для меня так ново и красиво, что я лежал не шевелясь, боясь нарушить и уничтожить очарование. Наконец понемногу все затуманилось, слилось – и я уже ничего не видел.

Я открыл глаза. Моей сонливости и слабости как не бывало. Я вернулся к госпоже Г. и не мог удержаться, чтобы не рассказать ей бывшего со мною, причем очень подробно, со всеми особенностями, описал виденные мною пейзажи.

Мы сидели в купе мчавшего нас поезда и беседовали. Вдруг госпожа Г., взглянув в окно, крикнула:

– Смотрите! один из ваших пейзажей!

Мне стало даже жутко. Сомнений не могло быть, как не было для меня сомнения и в том, что я никогда не ездил по этой дороге, не бывал в этой стране. Пока не стемнело, я снова, теперь уже в действительности, переглядел все то, что видел утром, лежа на кровати с закрытыми глазами.

Приехали мы в Эльберфельд, остановились в гостиннице “Виктория” и, решив, что еще не очень поздно, отправились к Блаватской, в дом коммерсанта Гебхарда, чуть ли не самый лучший дом в Эльберфельде.

Мы застали нашу бедную “madame” совсем распухшей от водянки, почти недвижимой в огромном кресле, окруженную Олькоттом, Мохини, Кейтли, двумя англичанками из Лондона, миссис и мисс Арундейл, американкой Холлоуэй и Гебхардом с женою и сыном. Другие Гебхарды, а также “племянники и племянницы”, о которых мне писала Блаватская, куда-то уехали из Эльберфельда.

“Madame”, увидя нас, обрадовалась чрезвычайно, оживилась, затормошилась на своем кресле и стала “отводить душу” русским языком, к ясно подмеченному мною неудовольствию окружавших.

Мы находились в большой, прекрасной гостиной. Арка разделяла эту комнату на две части, тяжелые драпировки были спущены, и что находилось там, в другой половине гостиной – я не знал. Когда мы достаточно наговорились, Елена Петровна позвала Рудольфа Гебхарда, молодого человека с весьма хорошими манерами, шепнула ему что-то – и онъ исчез.

– Я сейчас сделаю вам сюрприз! – сказала она.

Я скоро понял, что сюрприз этот относится к скрытой за драпировкой половине гостиной, так как там началась какая-то возня.

Вдруг занавеси отдернулись и, освещенные ярким, голубоватым светом, сконцентрированным и усиленным рефлекторами, перед нами выросли две поразительные фигуры. В первое мгновение мне представилось, что я вижу живых людей – так ловко было все придумано. Но это оказались два больших задрапированных портрета махатм Мориа и Кут Хуми, написанных масляными красками художником Шмихеном, родственником Гебхардов.

Потом, хорошо разглядев эти портреты, я нашел в них много недостатков в художественном отношении; но живость их была значительна, и глаза двух таинственных незнакомцев глядели прямо на зрителя, губы чуть что не шевелились.

Художник, конечно, никогда не видал оригиналов этих “портретов”, Блаватская и Олькотт уверяли всех, что он писал по вдохновению, что его кистью водили они сами и что “сходство поразительно”. Как бы там ни было – Шмихен изобразил двух молодых красавцев. Махатма Кут Хуми, одетый во что-то грациозное, отороченное мехом, имел лицо нежное, почти женственное и глядел ласково прелестными светлыми глазами.

Но стоило взглянуть на “хозяина” – и Кут Хуми, со всей своей нежной красотой, сразу забывался. Огненные черные глаза великолепного Мории строго и глубоко впивались в вас, и от них нельзя было оторваться. “Хозяин”, как и на миниатюрном портрете в медальоне Блаватской, оказывался украшенным белым тюрбаном и в белой одежде. Вся сила рефлекторов была устремлена на это мрачно прекрасное лицо, и белизна тюрбана и одежды довершала яркость и живость впечатления.

Блаватская потребовала для своего “хозяина” еще больше света, Рудольф Гебхард и Кейтли переместили рефлекторы, поправили драпировку портрета, отставили в сторону Кут Хуми – эффект вышел поразительный. Надо было просто напоминать себе, что это не живой человек. Я не мог оторвать от него глаз.

Больше часу продержали меня Олькотт и Блаватская перед этим портретом. Наконец у меня заболела голова от чрезмерно яркого света, и вообще я почувствовал сильную усталость, – путешествие, две ночи, проведенные почти без сна – все это действовало. Я сказалъ госпоже Г., что не в силах дальше оставаться, и что вообще нам пора вернуться в нашу “Викторию” и скорее лечь спать. Она сама жаловалась на сильную усталость. Блаватская нас отпустила, взяв слово, что мы вернемся как можно раньше утром.

По дороге в гостиницу мы только и могли говорить об удивительном портрете “хозяина” и, среди мрака, он так и стоял передо мною. А стоило закрыть глаза – я видел его ярко, во всех подробностях.

Пройдя в свою комнату, я запер дверь на ключ, разделся и заснул.

Вдруг я проснулся или, что во всяком случае вернее, мне приснилось, почудилось, что я проснулся от какого-то теплого дуновения. Я увидел себя в той же комнате, а передо мной, среди полумрака, возвышалась высокая человеческая фигура в белом. Я почувствовал голос, неведомо каким путем и на каком языке внушавший мне зажечь свечу. Я не боялся нисколько и не изумлялся. Я зажег свечу, и мне представилось, что на часах моих два часа. Видение не исчезало. Передо мной был живой человек, и этот человек был, конечно, не кто иной, как оригинал удивительного портрета, его точное повторение. Он поместился на стуле рядом со мною и говорил мне, “на неведомом, но понятном языке” разные интересные для меня вещи. Между прочим он объяснил, что для того, чтобы увидеть его в приз¬рачном теле (en corps astral ), я должен был пройти через многие приготовления, что последний урок был дан мне [прошлым] утром, когда я видел, с закрытыми глазами, пейзажи, мимо которых потом проезжал по дороге в Эльберфельд; и что у меня большая и развивающаяся магнетическая сила.

Я спросил, что же должен я с нею делать; но он молча исчез.

Мне казалось, что я кинулся за ним; но дверь была заперта. У меня явилось представление, что я галлюцинирую и схожу с ума. Но вот махатма Мориа опять на своем месте, неподвижный, с устремленным на меня взглядом, такой, точно такой, каким запечатлелся у меня в мозгу. Голова его покачнулась, он улыбнулся и сказал, опять-таки на беззвучном, мысленном языке сновидений: “Будьте уверены, я не галлюцинация и ваш рассудок вас не покидает. Блаватская докажет вам завтра перед всеми, что мое посещение было истинно”. Он исчез, я взглянул на часы, увидел, что было около трех, затушил свечу и заснул сразу.

Проснулся я в десятом часу и вспомнил все очень ясно. Дверь была на запоре; по свечке невозможно было определить, зажигалась ли она ночью и долго ли горела, так как по приезду, еще до отправления к Блаватской, я зажигал ее.

В столовой гостинницы я застал госпожу Г. за завтраком.

– Спокойно ли вы провели ночь? – спросил я ее.

– Не очень, я видела махатму Мориа!

– Неужели? ведь и я тоже его видел!

– Как же вы его видели?

Я проговорился, и отступать было поздно. Я рассказал ей мой яркий сон или галлюцинацию, а от нее узнал, что на ее мысли о том, следует ли ей стать форменной теософкой и нет ли тут чего-либо “темного”, махатма Мориа явился перед нею и сказал: “Очень нам нужно такую козявку!”

– Так именно и сказал: “козявку”, и сказал по-русски! – уверяла меня госпожа Г., почему-то особенно радуясь, что махатма назвал ее “козявкой”.

А потом прибавила:

– Вот пойдем к Блаватской... что-то она скажет? Ведь если это был Мориа и нам не почудилось, так она должна знать.

Мы отправились в дом Гебхарда. Блаватская встретила нас, как мне показалось, с загадочной улыбкой и спросила:

– Ну, как вы провели ночь?

– Очень хорошо, – ответил я.

И легкомысленно прибавил:

– Вам нечего сказать мне?

– Ничего особенного, – проговорила она, – я только знаю, что “хозяин” был у вас с одним из своих “чел”.

В этих ее словах не было ровно никакой доказательной силы. Ведь она не раз, не только словесно, но и письменно, объявляла мне, что “хозяин” меня посещает. Однако госпожа Г. нашла слова эти удивительными и принялась рассказывать наши видения. Блаватская не могла скрыть охватившей ее радости. Она забыла все свои страдания, глаза ее метали искры.

– Ну вот, ну вот, попались-таки, господин скептик и подозритель! – повторяла она. – Что теперь скажете?

– Скажу, что у меня был очень яркий, живой сон или галлюцинация, вызванная моим нервным состоянием, большою усталостью с дороги, после двух бессонных ночей, и сильным впечатлением, произведенным на меня ярко освещенным портретом, на который я глядел больше часу. Если бы это было днем, или вечером до тех пор, пока я заснул, если б я, наконец, не засыпал после того, как исчез махатма – я был бы склонен верить в реальность произошедшего со мною. Но ведь это случилось между двумя снами; но ведь он беседовал со мною не голосом, не словами, не на каком-либо известном мне языке; и, наконец, он не оставил мне никакого материального доказательства своего посещения, не снял с головы своей тюрбана, как это было с Олькоттом.

Вот три крайне важных обстоятельства, говорящих за то, что это был только сон или субъективный бред.

– Это, наконец, Бог знает что такое! – разгорячилась Елена Петровна, – вы меня с ума сведете своим неверием. Но ведь он говорил вам интересные вещи!

– Да, говорил именно то, чем я был занят, что находилось у меня в мозгу.

– Однако ведь он сам уверил вас, что он не галлюцинация!?

– Да, но он сказал, что вы при всех докажете мне это.

– А разве я не доказала этого тем, что я знала о его посещении?

– Я не считаю это достаточным доказательством.

– Хорошо, я докажу иначе… Пока же… ведь вы не станете отрицать, что видели его и с ним беседовали?!

– Какую же возможность имею я отрицать то, что с моих слов известно госпоже Г., а через нее и вам? Мне не следовало проговариваться, а теперь уж поздно, сами знаете: слово – не воробей, вылетело, так его назад не заманишь…

Блаватская зазвонила в электрический колокольчик, собрала всех своих теософов и стала с присущей ей раздражающей шумливостью рассказывать о произошедшем великом феномене.

Можно легко себе представить мое положение, когда все эти милостивые государи и милостивые государыни стали поздравлять меня с высочайшей честью, счастьем и славой, которых я удостоился, получив посещение махатмы М.! Я заявил, что весьма склонен считать это явление сном или бредом, следствием моего нервного состояния и усталости. Тогда на меня стали глядеть с негодованием, как на святотатца. Весь день прошел исключительно в толках о “великом феномене”.

Вечером все собрались в хорошенькой “восточной” комнате, все, кроме Олькотта, бывшего во втором этаже. Вдруг Блаватская (ее перенесли сюда в кресле) объявила:

– Хозяин сейчас был наверху, он прошел мимо Олькотта и положилъ ему что-то в карман. Кейтли, ступайте наверх и приведите полковника!

Полковник явился.

– Видели вы сейчас Master’а? – спросила “madame”.

Глаз “старого кота” сорвался с места и так и забегал.

– Я почувствовал его присутствие и его прикосновение, – ответил он.

– С какой стороны?

– С правой.

– Покажите все, что у вас в правом кармане. Вынимайте!

Олькотт начал послушно и медленно, методически, исполнять приказание.

Вынул маленький ключик, потом пуговку, потом спичечницу, зубочистку и, наконец, маленькую сложенную бумажку.

– Это что ж такое? – воскликнула Блаватская.

– Не знаю, у меня бумажки не было! – самым невинным, изумленным тоном сказал “старый кот”.

Блаватская схватила бумажку и торжественно объявила:

– The letter of the Master!.. так и есть! письмо “хозяина”!

Она развернула ее и прочла. На бумажке “несомненным” почерком махатмы Мориа было по-английски начертано: “Конечно, я был там; но кто может открыть глаза нежелающему видеть. М.”

Все по очереди с трепетным благоговением брали бумажку, прочитывали написанное на ней и завистливо обращали ко мне взоры. Увы, я действительно возбуждал во всех этих людях невольную, непреоборимую зависть. Помилуйте! – стоило мне явиться – и вот сразу же я не только удостоен посещением самого “хозяина”, строгого, недоступного, имени которого даже нельзя произносить, но он и снова, из-за того, что я выражаю “легкомысленное неверие”, беспокоит себя, делает второй раз в сутки свое “астральное” путешествие из глубины Тибета в торговый немецкий город Эльберфельд, пишет глубокомысленную, весьма ловкую по своей неопределенности и двусмысленности записку и кладет ее, рядом с пуговкой и зубочисткой, в карман Олькотта!

Олькотт глядел на меня таким идиотом, Блаватская глядела на меня так невинно и в то же время так торжественно, что я совсем растерялся. К тому же ведь сон мой или бред был так ярок!

“Верить” я не мог, но весь чад этой одуряющей обстановки, при моем нервном и болезненном состоянии, уже на меня подействовал, я уже начинал угорать и спрашивал себя: “А вдруг я действительно его видел? вдруг это действительно его записка?” К тому же ведь тут была она, эта старая, больная, мужественно страдавшая от глубоких недугов женщина, глядевшая прямо в глаза смерти, и глядевшая прямо в глаза мне, как глядит человек с самой чистой совестью, сознающий свою полную невинность и не боящийся никаких упреков.

От этой ужасной и несчастной женщины исходило положительно какое-то магическое обаяние, которого не передашь словами и которое испытывали на себе столь многие, самые спокойные, здоровые и рассудительные люди. Я был так уверен в себе – а вот она меня поколебала.

– Скажите, – спрашивала она, впиваясь в меня своими мутно блестевшими глазами, – можете ли вы пойти под присягу, что у вас был бред и что эта записка не написана “хозяином”?

– Не знаю! – ответил я. – Завтра утром я приду проститься с вами. Мне надо домой, я завтра уеду».

[Лена К.]

Сообщение от diant

Факты скорее говорят об обратном.

Письма Е.И.Р. МЦР. Т7. 14 мая 1945 г. Е.И.Рерих — В.Л.Дутко
Вместе с Вами скорблю, что теософы уявили столько гротесков и пошлых искажений Великих Обликов. Прискорбно, но большинство Духовных Обществ лишено чувства Красоты. Красота должна сопутствовать духовности, но, увы, она не только отсутствует, но, хуже того, она уявилась в каком-то нарочитом опошлении. В этом духовные Общества уявляют великое соревнование. Так, ни одно из имеющихся сейчас Изображений Великих Учителей не отвечает действительности. Даже те, которые были написаны немецким художником еще при жизни Блаватской*, являют весьма отдаленное сходство, вернее, никакого. Но, может быть, это и лучше. Каждый имеет свой условный вкус, и самое прекрасное Изображение может не ответить его ожиданию. Потому пусть существуют многие Изображения по уровню сознания каждого. Пусть люди имеют свою радость.

Примечание:
* Речь идет о портретах Махатм М. и К.Х., созданных в 1884 году Генрихом Шмихеном.

Письма Е.И.Р. МЦР. Т7. 26 февраля 1945 г. Е.И.Рерих — В.Л.Дутко
Ведь люди любят только те облики, которые отвечают их представлениям. На основании этого, я сказала бы, закона Великие Учителя никогда не протестуют против явного несходства и искажения приписываемых Им портретов с Оригиналами.

[diant]

Сообщение от Лена К.

Так, ни одно из имеющихся сейчас Изображений Великих Учителей не отвечает действительности.

Строго говоря, никакого Учителя невозможно нарисовать. Ибо физические "перчатки", которые Они иногда одевают и которыми пользуются, не имеют никакого отношения к духовной сущности Учителя, которая как известно не имеет формы.
Не в этом ли смысле сказаны вышеприведенные слова?

Но людям нужны изображения, от этого никуда не деться. И ради людей Махатма М. сам согласился рисовать и тратил на это свои силы и время. Также как и Махатма К.Х. Если бы люди могли легко мыслить в арупа мирах и там воспринимать облики Учителей в их реальной бесформенной сущности... но увы, они пока этого не умеют.

Почему-то мне сразу вспомнился тот юноша из Пенджаба, которого К.Х. хотел послать к Синнетту и Хьюму в качестве посредника между англичанами и Учителями.

Я хотел отправить его к вам с рекомендательным письмом и попросить его рассказать вам о Йоге и ее практических следствиях. И этот молодой человек, который чист, как сама чистота, чьи устремления и мысли предельно духовны и благородны, и кто одним только внутренним усилием способен проникнуть в сферы миров, лишенных формы, – этот самый юноша совершенно не годится для гостиной.

Да, этот юноша уже в прихожей слазил бы себе в нос, чем поверг бы в обморок Пейшенс Синнетт и т.д.
Однако это никак не мешало этому индусу проникать в тот мир, где можно соприкасаться с истинными обликами кумар.

[Лена К.]

Те, кто знает историю Дамодара Маваланкара, не усомнятся в его искренности. Приведу два его воспоминания из книги «Оккультный мир Блаватской» , в которых упоминается внешний вид Учителей:

Дамодар К. Маваланкар. Апрель 1883, Адьяр, Мадрас, Индия
Прошедший вечер стал незабываемым... Нарасимхулу Четти и я сидели на стульях довольно близко к госпоже Блаватской, овевая ее и ведя беседу между собой так, чтобы ее постепенно склонило ко сну... Внезапно госпожа Б. вздрогнула и провозгласила: «Я чувствую Его [Махатму Морию]». Она отдала нам строгое распоряжение, чтобы мы оставались на своих местах, не шумели, просто оставались там, где были... и сохраняли полную тишину и спокойствие. Потом она попросила нас обоих дать ей руки, и взяла каждого из нас за правую руку... Прошло не более двух минут, и мы увидели, как Он вошел через стеклянную дверь спальни госпожи Б. и приблизился к ней... Его походка была настолько легкой, что не раздалось ни малейшего звука шагов, и по Его жестам не казалось, что Он движется. Он просто изменял свое положение, и мы видели, как Он становится все ближе и ближе. Он стоял прямо напротив госпожи Б. — на расстоянии не более длины руки от нас. Мы находились по эту сторону кровати, Он — по другую. Как вы знаете, я достаточно часто встречался с Ним и способен сразу узнать Его... Его обычное длинное белое одеяние, особенный тюрбан... длинные черные волосы, спадающие на широкие плечи, и длинная борода — все это, как обычно, производило живописное и глубокое впечатление. Он стоял около двери, створки которой были открыты. Через них на Него падал свет лампы, а через распахнутые окна — свет луны. А мы находились в темноте — т. е. нам в глаза свет не попадал, мы сидели спиной к окнам, в которые светила луна, и видели все четко и ясно. Он вытянул руку и провел ею дважды над головой госпожи Б.. Затем она вытянула свою руку, которая прошла через Его руку, — факт, который доказывает, что мы наблюдали майяви рупу [тело иллюзии]. Но все было настолько ясным и четким, что производило такое же впечатление, как и физическое тело. Она немедленно взяла письмо из Его руки. Оно чуть помялось, издав при этом звук. Затем Он махнул рукой нам, прошел несколько шагов, так же неслышно и неощутимо, как прежде, и исчез!.. Потом госпожа Б. подала письмо мне, поскольку оно предназначалось для меня... Я никогда не забуду переживание прошлой ночи — настолько ясным, живым и осязаемым оно было!

Дамодар К. Маваланкар. Ноябрь-декабрь 1883, Лахор и позже Джамму и Кашмир, Индия
Находясь в поездке по северной Индии вместе с полковником Олькоттом... мы достигли Лахора, где ожидали увидеть в [физическом] теле моего Учителя Кут Хуми. Там Он посещал меня в теле три ночи подряд... и в одном случае я даже... встретил [Учителя] в саду... вернулся с Ним в дом, предложил Ему сесть и затем долго беседовал с Ним... Более того, Он, тот, кого я видел в Лахоре, был тем же, кого я видел в астральной форме в штаб-квартире Теософского общества, и тем же, кого я в своих видениях и трансах наблюдал в Его доме, за тысячи миль отсюда, достигая этих мест в моем астральном теле, что было позволено мне благодаря, конечно же, Его прямой помощи и защите.
В этих случаях, поскольку мои психические способности едва начали развиваться, я всегда видел его в довольно туманной форме, хотя его черты были совершенно четкими, а воспоминание о них глубоко запечатлелось в глазах и в памяти моей души; тогда как сейчас, в Лахоре, в Джамму и в других местах, впечатление было совершенно иное. Ранее при приветствии мои руки проходили сквозь его форму, а в последних случаях они встречали осязаемую одежду и плоть... Я здесь не буду опираться на тот факт, что Его в теле видели по отдельности полковник Олькотт и мистер Браун в течение двух ночей в Лахоре...
Позже, в Джамму... мне выпала редкая удача быть посланным и получить позволение посетить священный ашрам, где я провел несколько дней в благословенном окружении, состоявшем из гималайских Махатм и их учеников, в существовании которых так сильно сомневаются. Там я встретился не только с моим возлюбленным Гуру Кут Хуми и Учителем полковника Олькотта Морией, но и с несколькими другими Братьями, в том числе с одним из Высших... То есть я не только увидел своего Гуру как живого человека, очень молодого по сравнению с некоторыми другими из этого благословенного общества, но и более того: временами Они снисходили даже до бесед со мной. Так, на второй день моего пребывания мне было позволено более часа беседовать с моим Учителем. Когда Он с улыбкой спросил меня, почему я так недоуменно смотрю на него, я, в свою очередь, задал Ему вопрос: «Как вышло, Учитель, что некоторые члены нашего Общества полагают, что Вы совсем старик и что будто они с помощью ясновидения обнаруживали, что Вам по внешнему виду далеко за шестьдесят?» В ответ Он по-доброму рассмеялся и сказал, что это недоразумение возникло из-за докладов одного... ученика… Что касается тех ясновидцев, которые наблюдали Его как старика, то этого не может быть, ибо настоящее ясновидение никогда не приводит к таким ошибкам; а потом Он добродушно укорил меня за то, что я придаю значение таким вещам, как возраст Гуру, и добавил, что внешний вид нередко обманчив, и т.п., и объяснил еще некоторые факты...