Георгий Гребенщиков - Поражение или победа?

[Владимир Чернявский]

Поражение или победа?

Как воспринимали Нобелевскую премию русские писатели

Нынче мы пребываем на коротком временном отрезке между предстоящей нобелевской неделей, когда в Стокгольме и Осло будут чествовать очередных лауреатов этой престижной премии, и миновавшим чествованием - по печальному поводу 100-летия со дня его смерти - Льва Толстого, великого писателя не только земли русской, но и всей Земли, так при жизни Нобелевской премии и не получившего. По той причине, что оказался в числе редких отказников от неё. О двух наших отказниках от Нобелевки - Борисе Пастернаке и Александре Чижевском – мы уже рассказывали («Новая», 2009 г., № 137; 2010 г., №113). Впрочем, были среди них и те, кто отказывался от премии не под давлением государственного пресса, а действительно в полном согласии с личными убеждениями. И прежде всего — Лев Толстой и Георгий Гребенщиков.
В случае с Толстым, казалось бы, все прозрачно и ясно. Российская императорская академия наук в 1906 году предлагает его в списки кандидатов на премию. Понятно, что в этих списках он — доминирующая фигура. Толстой через знакомых просит оповестить Шведскую академию, что в случае присуждения премии он вынужден будет от нее отказаться. И когда лауреатом ставится поэт Д. Кардуччи, следует более подробное объяснение Львом Николаевичем своего отказа, где ключевая фраза: «…всякие деньги, по моему убеждению, могут приносить только зло».
Но так ли на самом деле все однозначно? Ведь впервые Лев Толстой номинировался еще на самую первую Нобелевскую премию в 1901 году. И тогда, вроде бы, кандидатуру свою не снимал. Однако в тот раз великому писателю было отказано в премии по соображениям, так сказать, чисто идеологическим: по мнению тогдашнего секретаря Шведской академии К. Вирсена, Толстой «осудил все формы цивилизации и настаивал взамен них принять примитивный образ жизни, оторванный от всех установлений высокой культуры… Никто не станет солидаризироваться с такими взглядами».
Не в этой ли предыстории (что, конечно не ставит под сомнение и искренность его более поздних объяснений) кроется одна из причин его отказа в 1906 году?
И еще один момент. Имена Р. Киплинга, М. Метерлинка, Г. Гауптмана, Р. Тагора, Р. Роллана, К. Гамсуна, А. Франса, Б. Шоу, Д. Голсуорси, Э. Хемингуэя, А. Камю, Г. Маркеса в списке нобелевских лауреатов появятся позже. А удельный вес в литературе награжденных в первые пять лет просто несопоставимы с весом его, Льва Толстого. И он, при всём своём духовном самобичевании, не мог этого не чувствовать и не понимать.
Был еще один человек, который тоже мог бы стать первым нобелевским лауреатом среди русских литераторов, но отказался им стать по тем же мотивам, что и Лев Толстой, и не без его влияния, между прочим.
Георгий Дмитриевич Гребенщиков. Родился в 1883 году на Николаевском руднике Томской губернии. Умер в 1964-м в Лейкленде, штат Флорида, США.
Нам сейчас до деталей известно, как в начале 30-х годов прошлого века разыгрывалась нобелевская медаль между тремя русскими номинантами на нее — И. Буниным, Д. Мережковским, И. Шмелевым, какие бурные страсти кипели внутри этого треугольника. Возникали и другие фамилии. Еще в 1922 году М. Алданов предлагал Р. Роллану выдвинуть в кандидаты на премию Бунина, Куприна, Мережковского. Но у Роллана был свой список: Горький, Бунин, Бальмонт. Имя Гребенщикова в этой эпистолярной и газетной круговерти не возникало.
А между тем, согласись он участвовать в той давней ярмарке тщеславия, еще вопрос, какое имя было бы вписано в нобелевские святцы за 1933-й, а может, и раньше — за 32-й год. Ведь книги Гребенщикова совершали тогда триумфальное шествие по Европе и Америке. Он был в зените мировой известности. Произведения же Бунина выходили куда меньшими тиражами.
Вот что говорили и писали о его творчестве современники.
Николай Рубакин — известный русский просветитель и книговед (сообщение из Лозанны): «Поздравляю! Все первые три тома эпопеи «Чураевы» … специальным комитетом интеллектуальной кооперации при Лиге Наций признаны выдающимися трудами мировой литературы».
Эдмон Жалю (Франция): «Гребенщиков — самый интересный представитель новейшей русской литературы».
Лаура Абелл (США): «В его прозе чувствуется ритм и пульсирование острой косы. Его стиль струится, как родник, и может быть сравним с первой главою Библии или с творениями Гомера».
Лоренцо Жигли (Италия): «Его «Чураевы» ставят его во главе самых сильных писателей-реалистов. В них виден гениальный художник».
Федор Шаляпин: «…Золоторокотные сказания о нашей матери-России. Когда я читаю «Чураевых», я горжусь, что я русский, и завидую, что не сибиряк».
Игорь Сикорский — всемирно известный авиаконструктор, но мало кому известный автор философско-религиозного труда «Книга жизни» (здесь ошибка автора): «Для меня имеет ценность только та литература, которая содержит в себе смысл поучения. Среди величайших писателей этой категории я считаю двух: Достоевского и Гребенщикова. Достоевский, живя в мирное время, предсказал ужас грядущего, тогда как в произведениях Гребенщикова, который живет в наше трагическое время, мы находим надежду и предвидение более светлого будущего, несмотря на все несчастия сегодняшнего дня».
Как видите, нобелевский сюжет по всему реальному раскладу обстоятельств и события мог скорее всего завершиться в пользу Гребенщикова. Уже активно работал комитет по его выдвижению на премию. Но разрубил этот «гордиев узел» сам Гребенщиков. Он на корню пресек эту идею, отказавшись от своего выдвижения, по существу, в пользу Бунина.
Впервые они встретились в послереволюционном Киеве. Гребенщиков всю ночь читал Ивану Алексеевичу первый том «Чураевых». Бунин был потрясен. Тут же вызвался содействовать немедленному изданию романа за границей. Позже, в Париже, они стали друзьями. Но в отказе от премии сыграла роль не только этика человеческих отношений. В свое время на крестный путь в литературу Гребенщикова благословил именно Лев Толстой. При этом он предостерегал его от самодостаточности творчества: оно может быть лишь средством, выражением в слове некоего высшего, духовного служения истине, идеалу, людям. Из этих соображений Гребенщиков в течение всей жизни отказывался от любых почестей и премий за литературный труд.
Когда он решил уехать из Парижа в Америку, Бунин его отговаривал: там он окажется в непреодолимом удалении от родников России. Иван Алексеевич ошибся.
На американской земле, в штате Коннектикут, у слиянии двух древнеиндейских рек Хусатоника и Помперанга, на месте, выбранном по подсказке сына Льва Толстого Ильи, в 1925 году Гребенщиков начал строить деревню, «скит» русской культуры, который на много лет стал ее притягивательным островом в неприветливом океане зарубежья. Друзья назвали деревню Чураевкой.
Здесь работало его издательство «Алатас», в котором увидели свет многие произведения русской литературы в изгнании. Здесь жили — кто временно, в гостях, а кто и подолгу — Рерихи, Рахманинов, Шаляпин, Коненков. Здесь вырос историко-культурный центр «Град Китеж».
А у вершины холма — родник. Рядом часовня в честь Сергия Радонежского, спроектированная Николаем Рерихом и сложенная из огромных камней руками Гребенщикова. По преданию, это то самое место, где Гайавата раскурил с индейскими вождями трубку мира. Еще одно пересечение с Буниным: именно он первым полностью перевел «Гайавату», и этот перевод всеми признается классическим.
Роман «Чураевы» и Чураевка на Помперанге были на слуху у русской эмиграции. В разных местах планеты появляются ее двойники, а в Харбине даже «Молодая Чураевка».
Гребенщиков мечтал о возвращении в Россию, на Алтай, где «пора строить что-нибудь огромное, из яшмы и гранита — на многие века». Но получилось так, что не временным пристанищем, а пристанью на многие годы стал для него далекий поселок у слияния двух древнеиндейских рек, у въезда в который и по сей день читается русское слово в английской транскрипции: Churaevka.
На эпопею в 12 томах, какою замысливались «Чураевы», одной человеческой жизни не хватило. Но и те 8 томов, которые он завершил, поражают воображение. Да и сама его жизнь являет нам немало ярких сюжетов.
Вот лишь два из них. Необычайный взлет из самых глубин народной жизни (отец — бедный сибирский горнорабочий, мать — из иртышской казачьей семьи) к вершинам мировой культуры, аналогом которому могут служить разве что «университеты» Максима Горького.
И второй сюжет. В первую мировую он ушел на фронт добровольцем. Вытащившая его из морга, из горы трупов, воскресившая его медсестра стала единственной на всю жизнь любовью, женой. «Они жили долго и умерли в один день». С поправкой: не совсем в один день. Как это часто случается с людьми, счастливо прожившими много лет вместе, душа в душу, Татьяна Денисовна ушла вслед за ним через несколько месяцев.
Накануне Нового 1997 года вышла первая в столичных издательствах со времен его отъезда в эмиграцию (1920 г.) книга Гребенщикова «Гонец. Письма с Помперанга» (издание Международного центра Рерихов, автор предисловия и составитель приложения А. Макаров, редактор Е. Дементьева, художник Е. Клодт). Читающая Россия после десятилетий забвения впервые встретилась со своим великим, но совершенно неизвестным ей писателем. В книге вместе с 29 письмами, изданными в 1928 году в американской Чураевке, в качестве приложения впервые были обнародованы еще 11 писем 1930—1942 годов.
Конечно, сказать, что о Гребенщикове за все советские годы в стране никто ничего вообще не ведал, было бы преувеличением. В первом издании Большой советской энциклопедии, редактировавшемся Отто Юльевичем Шмидтом, при всем социологизме тогдашних оценок, о Гребенщекове помещена довольно доброжелательная справка. А это 1930 год — самый разгар его эмигрантской деятельности! В двух последующих изданиях БСЭ этого имени нет. Обойти его в литературных энциклопедия и справочниках было просто невозможно. Но подавалось оно тогда в таком примерно духе: начав как крепкий реалист, впоследствии впал в религиозный мистицизм.
Начиная с 60-х годов, в Барнауле, Новосибирске и Иркутске появлялись посвященные ему критические и мемуарные публикации, печатались отдельные его произведения. Иркутск даже издал в 1982 году «Чураевых», однако только первые тома.
И все-таки это был либо узко литературоведческий интерес отдельных специалистов, либо местный интерес к литератору-земляку. В целом же, для всея Руси, для широкого российского читателя имя его, книги его оставались неизвестными. Причем буквально до декабря 1996 года — до выхода «Гонца».
В те дни исследователь творчества Гребенщикова А. Макаров с горечью писал: «Как ни странно, Родина до сих пор не знает своего писателя «милостью Божией». Трудно поверить, но даже главная библиотека страны не имеет не только полного собрания его сочинений, но даже всех томов «Чураевых». Почему?»
Вопрос по большому счету, и сегодня остается без ответа. На него нам еще предстоит ответить, прежде чем «Чураевы» встанут, наконец, на полки российской классики ХХ века рядом с «Жизнью Арсеньева» Бунина, «Жизнью Клима Самгина» Горького, «Тихим Доном» Шолохова, «Мастером и Маргаритой» Булгакова, «Пирамидой» Леонова (список, конечно, -- по моему субъективному разумению, любой читатель волен выстроить иной, свой ряд).
***
Не раз мне приходилось слышать, будто пастернаковские строки: «Но пораженья от победы ты сам не должен отвечать», неточны, что отличать все-таки их друг от друга надо. Но вот отказы от Нобелевской премии самого Пастернака, Чижевского, Толстого, Гребенщикова — что это? Поражение?.. Победа?.. Попробуйте поставить тут жирную точку вместо осторожных многоточий и вопросительных знаков сомнения!
И в самом конце — еще одна информация для размышлений. Когда стало известно о присуждении Нобелевской премии академику В. Гинзбургу, я позвонил ему, как старому автору сначала в «Известиях», потом в «Новой газете», поздравил и спросил, как он воспринимает эту награду. Виталий Лазаревич ответил: «Спокойно. У меня ведь уже были и Ленинская, и Ломоносовская, и Мандельштамовская премии. И на Нобелевскую несколько раз выдвигали. Не давали — ну и ладно. Вот если бы за мою работу отметили другого — тут бы я действительно огорчился».

P.S. Вместо эпилога
В новогоднем номере на переходе от 2001 к 2002 году наша «Новая газета» опубликовала письмо, где речь, опять же, шла об отказе от премии — не Нобелевской, но тоже очень достойной:
«С огорчением узнал о присуждении мне премии имени Андрея Синявского. Я пишу «с огорчением», потому что при полном уважении к «Новой газете», к Андрею Донатовичу Синявскому и Марии Васильевне Розановой принять эту премию, как, впрочем, и любую другую, я не могу в силу своих убеждений.
Я убежден, что литературное произведение после опубликования должно жить самостоятельно, без каких-либо подпорок и поддержек, а автор должен обходиться без каких-либо поощрений, без различных ярлыков и этикеток.
Это не сегодняшняя моя позиция — в этом убеждении я пребываю уже несколько десятилетий. В конце 1975 года мне сообщили, что роман выдвигается на Государственную премию и для представления надо оформить какие-то документы. Я поблагодарил за внимание и, естественно, отказался. При повторном звонке меня попросили изложить отказ письменно, причем в два адреса, что я и сделал. В 1984 году в связи с 59-летием Союза писателей, в котором, кстати, я никогда не состоял, меня наградили орденом Трудового Красного Знамени, за что я тоже вежливо поблагодарил, но получать, разумеется, не стал. При последнем звонке из наградного отдела я разъяснил, что орден не может быть принудительным, и меня больше не беспокоили.
В последние месяцы в Москве и Екатеринбурге озаботились тем, что я уйду из жизни, не имея никаких поощрений, и еще в сентябре я узнал о присуждении мне двух других премий, в том числе и восстановленной в этом году — имени замечательного разведчика Николая Кузнецова. В обоих случаях я благодарил за внимание, но в силу своих убеждений, разумеется, отказывался. Разъясняю здесь все это, чтобы было ясно, что это моя давняя и твердая позиция в отношении любых премий и поощрений».
Я не претендую на непогрешимость и никогда не предлагал другим свой образ жизни и поведения, хотя и не считаю их неверными. Как уже не раз сообщалось в прессе, две мои вещи, переведенные на десятки языков, — роман «Момент истины» и повесть «Иван» — выходили сто и более раз и, не имея ни одного поощрения, лидируют по количеству изданий среди многих тысяч отечественных литературных произведений, опубликованных соответственно в последние 25 и 40 лет.
С уважением и самыми лучшими пожеланиями «Новой газете», ее сотрудникам и читателям.
Богомолов».
Не правда ли, это очень напоминает кое-что из рассказанного выше?
От редакции была сделана приписка: «С одной стороны, такие письма получать неприятно. Фронтовик, замечательный писатель Владимир Богомолов, автор «Момента истины» (или «В августе 44-го»), «Ивана», «В Кригере»… отказывается от премии, которую ему присудила газета.
С другой стороны, уровень благородства и аргументации таков, что мы хранили это письмо специально для новогоднего номера. Чтобы нам вместе с читателями еще раз убедиться в необходимости соответствия личности творчеству и таланту».

Ким Смирнов

[Восток]

Сообщение от Владимир Чернявский

Игорь Сикорский — всемирно известный авиаконструктор, но мало кому известный автор философско-религиозного труда «Книга жизни»: «Для меня имеет ценность только та литература, которая содержит в себе смысл поучения. Среди величайших писателей этой категории я считаю двух: Достоевского и Гребенщикова.

Кстати - здесь ошибка. Книгу жизни написал вероятно отец конструктора - Иван Сикорский... Имеет ли смысл исправлять?

[Владимир Чернявский]

Сообщение от Восток

Кстати - здесь ошибка. Книгу жизни написал вероятно отец конструктора - Иван Сикорский... Имеет ли смысл исправлять?

Да, Вы правы. Сделал в статье сноску.

[Владимир Чернявский]

Из архива

Неизвестный гений из Шемонаихи
В Шемонаихе прошли десятые Гребенщиковские чтения

В жизни этого писателя было много крайностей и парадоксов.
Будучи родом из Восточного Казахстана, Георгий Дмитриевич Гребенщиков (1882(?) -1964) добился славы в США и на Западе, а на родине он до сих пор почти не известен. Родился в такой глуши и бедности, что о грамотности можно было только мечтать, а он стал доктором философии Оксфордского университета. Всю жизнь посвятил литературному творчеству, русские писатели-эмигранты выдвинули его на получение Нобелевской премии, но он отказался соперничать с Иваном Буниным и снял свою кандидатуру. С 1924 по1964 год Георгий Дмитриевич Гребенщиков (далее ГДГ) жил в Америке, стране небоскребов, а сам построил в лесу сибирский скит, деревню Чураевку. Умер в 1964 году, и в том же 1964 году была стерта с лица земли его родная Каменевка близ Шемонаихи. Деревню похоронили под отвалами Николаевского рудника. Происхождение писателя также было непростым: мать казачка, а дед по отцу был сыном казаха Тарухана (или Тарлыкана).

Столетие ГДГ на его родине не посмел отметить никто, к 110-летию появились первые публикации. Состоялись первые Гребенщиковские чтения в Шемонаихе. Тогда, десять лет назад, я впервые узнал его имя. С восторгом прочитал этнографический очерк “Река Уба и убинские люди”. Потом пришел его “Гонец”. Второе название сборника “Письма с Помперага”. Одно из них обращено к сестре Анисье (“Как осушить мне слезы твои?”). Прочитав его, я решил сам, как гонец, донести это письмо если не до Анисьи, то хотя бы до ее детей. Мне захотелось узнать, добежал ли “Гонец” до Каменевки?

Первой из живых потомков писателя я встретил племянницу Анну Семеновну Асташкину.
- Мама моя, - рассказывает она, - Федосья Дмитриевна, была родной сестрой Георгия Дмитриевича. В “Егоркиной жизни” он вспоминает, например, что Фенька любила слизывать сливки. В детстве нам ничего не говорили о нем. Боялись. Помню только, что однажды мама показала платочки, которые он присылал в письмах. Креп-жоржетовые, с позолотой. Сказочно красивые. Мама сказала нам: “Это от вашего дяди, который живет очень далеко”. Я в комсомол вступала, брат – в партию, и на вопрос, есть ли родственники за границей, мы отвечали: нет.
Помнит Анна Семеновна, что во время войны дядя присылал свою поэму о родине, и были в ней строчки о том, что-де вот прибежала бы собака из родных мест, он расцеловал бы ее. Скучал дядя…
“Девять лет, - писал он сестре 19 августа 1925 года, - не вижу я родной земли. Уже начали седеть мои кудри. Милая сестра моя! Много горя на земле, и только потому наше личное горе тонет в чужих горестях, как капля в океане. Не надо говорить тебе о смерти. Будем жить и работать, там кто-то считает каждую каплю нашего добра и зла – все зачтется, ничто не пропадет даром”.
Другая племянница писателя Елизавета Матвеевна Вялкова, которая рано осталась без мужа (погиб на фронте) и одна поднимала на ноги пятерых детей, вспомнила большой каменевский ключ. Вода выбивалась из-под земли с такой силой, что даже гуси не могли удержаться возле этого вулкана. В 20-х годах пришли в Каменевку из Америки деньги: Георгий Дмитриевич просил земляков поставить над источником сруб. Поставили. Простоял сруб десятки лет. Пока не засыпали горными выработками.
Память и знание творчества ГДГ мало-помалу возвращаются на родину писателя. Это видно по Гребенщиковским чтениям. Я был на самых первых. Минуло десять лет. Теперь отмечали юбилей. Десятые чтения, как и первые, прошли в Шемонаихинском краеведческом музее. Знакомые лица. Районная интеллигенция. Журналисты, поэты, художники. Из Усть-Каменогорска приехали научный сотрудник областного краеведческого музея Ольга Тарлыкова, преподаватели ВК госуниверситета Валерия Проходова и Светлана Царегородцева. Впервые прибыла делегация из Музея литературы и искусства Алтая (Барнаул), в котором находится часть архива ГДГ. Этот визит придал чтениям международный статус, о чем не без гордости сообщила директор Шемонаихинского музея Наталья Харченко. Десять лет спустя вдруг выяснилось, насколько больше и глубже узнали и осмыслили за эти десять лет творчество и биографию писателя его исследователи.
Участники чтений отмечали, например, что в своих основных произведениях (“Чураевы”,”Былина о Микуле Буяновиче”,“Ханство Батырбека”, “В тиши степей”, “Степные вороны”, “На Иртыше”, “Болекен Ульген”, “Кызыл Тас”) ГДГ добивается, прежде всего, этнографической достоверности жизни алтайских крестьян и казахских кочевников. Выяснилось, что “Ханство Батырбека” когда-то было переведено на казахский язык. Сохранился ли этот перевод – неизвестно. Его еще предстоит отыскать. Говорили о том, что оставшийся архив ГДГ до сих пор лежит мертвым грузом в Чураевке, валяется, якобы, в курятнике. Поднимался вопрос о нобелевской премии.
Ссылаясь на исследования А.А. Макарова, “Новая газета” (№ 49, 1996) и журнал “Директор” (№3, 1997) поместили статью “Незнание гения не освобождает от ответственности”, где указывается следующее:
“У Бунина - и до сих пор мы об этом не знали - был серьезный соперник”. Далее речь идет о Георгии Гребенщикове.
- Пора, наконец, осознать, - сказала Наталья Харченко, - что Гребенщиков – гордость Казахстана. В нашей культуре он вообще уникальная личность. В его лице мы видим тот тип писателя, который так необходим Казахстану. В его произведениях один народ не противопоставляется другому, напротив, они находят нечто общее, родное…
А как восторженно говорила о писателе-земляке учительница литературы из с. Выдрихи Ольга Анисимова. Выдрихинская школа, может быть, единственная на земле, где Гребенщикова изучают как классика. Наравне с Горьким. Только с большей любовью.
Местный поэт Николай Крючков, как и ГДГ, родился в Каменевке.
- Для меня, - сказал он, - дороги все места, все люди, которых он упоминает в своих книгах. Я вырос в этой деревне, потом уехал учиться, а когда вернулся – то села уже не было. Появился карьер. Яма.
- Но хоть что-то осталось?
- Сохранилось поле, на котором они выращивали пшеницу и овес. Остался овраг, в котором тонула их лошадь Буланиха, а богатырь Матвей Вялков поднял ее на плечи и вынес. По-прежнему стоит Крещенская горка, с которой видна вся Шемонаиха. Дальний ключ, о котором Георгий Дмитриевич писал с такой любовью, был завален пустыми породами Николаевского рудника. Однако родник оказался настолько сильным, что пробился наверх.
Вот так и память человека. Она не умирает. Рано или поздно возвращается. Гонец мало-помалу доносит все послания человека, жизнь которого – заразительный пример того, как нужно преодолевать препятствия и добиваться правды о родном народе, истинным сыном которого и был автор “Гонца”.

Андрей Кратенко
Восточно-Казахстанская область.