Сказки и Притчи :)

[uddiana]

Была ночь. Царевич не мог найти успокоения на своём ложе. Встал и вышел в сад. Там он сел под большим деревом и предался размышлениям над жизнью и смертью, над бедствием разложения. Он сосредоточил свой ум и обрёл ясность мышления, и полное спокойствие снизошло на него. Находясь в таком состоянии, умственный взор его открылся, и он увидел перед собой высокий и величавый облик Старца, исполненный спокойствия и достоинства.
«Откуда Ты и Кто Ты?» — спросил царевич.
В ответ Видение произнесло: «Я — Шрамана. Угнетённый мыслью о старости, болезни и смерти, я покинул дом мой в поисках пути спасения. Все вещи устремляются к разложению, лишь Истина пребывает в вечности. Всё подлежит изменению и нет постоянства, но слова Будд остаются неизменными».
Сиддхартха спросил: «Можно ли обрести спокойствие в этом мире горя и страдания? Я подавлен пустотою земных удовольствий, и всякая чувственность мне ненавистна. Всё угнетает меня, и само существование кажется невыносимым».
Шрамана отвечал: «Где есть зной, там есть и возможность холода. Существа, подверженные страданиям, обладают и способностью наслаждаться. Начало зла указывает, что и добро может быть развито. Ибо эти вещи — относительны. Там, где страдания велики, там и блаженство будет велико, если только ты откроешь глаза, чтобы увидеть. Как человек, упавший на кучу отбросов, должен найти ближайший пруд, покрытый лотосами, так же точно должен ты искать великое бессмертное озеро Нирваны, чтобы очистить скверну. Если озеро это не станет предметом искания, то вина не в озере. Так же, когда существует благословенный путь, ведущий человека, связанного грехом, к спасению в Нирване, вина не в тропе, но в человеке, если тропа эта остаётся в стороне. И когда человек, отягощенный недугом, не воспользуется помощью врача, который может исцелить его, вина не во враче. Так же точно, когда человек, обуянный желанием злобных поступков, не ищет духовного руководства Озарения, вина будет не в этом освобождающем от грехов руководстве. И еще Ты должен знать, что для поисков Истины время всегда благоприятно».
Трепет радости пронизал сердце Сиддхартхи: «Именно теперь время искать Истину. Теперь время порвать все связи, которые могут воспрепятствовать мне достичь совершенного озарения».

[EE]

Сообщение от you

Два ангела-путника остановились на ночлег в доме богатой семьи. Семья была негостеприиимна и не захотела оставить ангелов в гостиной. Вместо того они были уложены на ночлег в холодном подвале. Когда они расстилали постель, старший ангел увидел дыру в стене и заделал ее. Когда младший ангел увидел это, то спросил, почему. Старший ответил:"Вещи не такие, какими кажутся".
На следующую ночь они пришли на ночлег в дом очень бедного, но гостеприимного человека и его жены. Супруги разделили с ангелами немного еды, которая у них была и сказали, чтобы ангелы спали в их постелях, где они могут хорошо выспться. Утром после пробуждения ангелы нашли хозяина и его жену плачущими. Их единственная корова, чье молоко было единственным доходом семьи, лежала мертвая в хлеве. Младший ангел спросил старшего:"Как это могло случиться? Первый мужчина имел все, а ты ему помог. Другая семья имела очень мало, но готова была поделиться всем, а ты позволил, чтобы у них умерла единственная корова. Почему?" "Вещи не такие, какими кажутся,- ответил старший ангел.-Когда мы были в подвале, я понял, что в дыре в стене был клад с золотом. Хозяин был груб и не хотел сделать добро, я отремонтировал стену, чтобы клад не был найден. Когда на следующую ночь мы спали в постели хозяина, пришел ангел смерти за его женой. Я отдал ему корову.
Вещи не такие, какими кажутся. Мы никогда не знаем все. И даже если имеешь веру, тебе надо еще внушить доверие, что все, что происходит , - в твою пользу. А это поймешь со временем. Некоторые люди приходят в нашу жизнь и быстро уходят, некоторые становятся нашими друзьями и остаются на минуту. Это оставляет в наших сердцах прекрасные следы, а мы никогда не останемся одинаковыми, потому что наши хорошие друзья нас меняют..."Рамеш, перевод Натальи Барановой. Маленькая притча. Из серии "Зерна мудрости". Журнал "Нечто", №1, Владивосток,2004.

[EE]

Сообщение от Вэл

<pre>
КАРТИНА ВОСЬМАЯ


Поляна в березовой роще. Здесь, в глубине сцены, на возвышении
установлена огромная пушка. Возле нее - ядра, бочки с порохом. К стволу
пушки приставлена лестница. Пушку охраняет Фельдфебель. В кустах стоит
клавесин. За ним Музыкант. Появляется Томас с большим узлом. Подходит к
Фельдфебелю.

Томас. Скоро начнут?
Фельдфебель. Скоро.
Томас (оглядев пушку). Какой калибр?
Фельдфебель. Тридцать дюймов.
Томас. Нормально! (Показав узел.) Вот собрал ему кое-что в дорогу...
Как думаешь, разрешат?
Фельдфебель. Разрешат. Путь-то не близкий... (Смотрит на небо.) Как он
доберется?.. Облака... Луны не видно.
Томас. Когда видно, и дурак долетит. Барон любит, чтоб потруднее.

За сценой шум. Вбегает Феофил, за ним - Баронесса и Рамкопф.

Баронесса. Фео, успокойся! Умоляю!
Феофил. Оставьте меня! (Решительно направляется к пушке.)

Фельдфебель преграждает ему путь.

Фельдфебель. Туда нельзя, господин барон!
Феофил. Пропустите! Я имею право!
Баронесса. Фео, не сходите с ума!
Феофил. Хватит! Я всю жизнь не сходил с ума... Мне это надоело. А вдруг
он долетит и мы снова в дураках? Нет! Такой случай упускать нельзя. Я полечу
вместе с ним!
Рамкопф. Не будьте идиотом! Во-первых, вы вдвоем не поместитесь...
Во-вторых... (Огляделся.) Есть одно обстоятельство... Никакого полета не
будет...
Феофил. Что это значит?
Рамкопф. Это судебная тайна... Я не хотел ее разглашать. Но, видно,
придется... Мы положили сырой порох....
Феофил. Зачем?
Рамкопф. Ну, не убийцы же мы в самом деле... Он пролетит не больше двух
саженей и шлепнется на землю. Все посмеются...
Феофил. Какая низость! (Рамкопфу.) Да вы подлец! (Выхватил шпагу.)
Защищайтесь!
Рамкопф (кричит). Тихо! Если вы способны хоть немного думать,
подумайте!.. Мы же спасем его!.. Убедится, что он Миллер, и вернется к своим
цветочкам... Или вы хотите его смерти?!
Феофил (после паузы). Нет, Рамкопф... Я не хочу его смерти. И главным
образом потому, что вы будете стоять в почетном карауле.

Они с ненавистью смотрят друг на друга. Входят Судья и Пастор.

Судья. Все готово, господин Рамкопф?
Рамкопф. Да, ваше превосходительство! (Фельдфебелю.) Приведите
подсудимого!
Фельдфебель. Слушаюсь! (Уходит.)
Рамкопф (Судье). Пока все идет по плану... Ровно в семнадцать ноль-ноль
залп, затем танцы, народное гулянье...
Судья. Очень хорошо! (Всем.) Господа, прошу отойти на безопасное
расстояние. И во время экспертизы соблюдать полное спокойствие!
Пастор. Господи, прости всех нас!

Все отходят. Появляется заплаканная Марта, встает рядом со всеми.

Рамкопф. Фрау Марта, вы принесли ходатайство о помиловании?
Марта. Да. (Протягивает бумагу.)
Рамкопф. Ну-ка... (Читает.) "...Ваше величество, я, Марта Миллер,
припадаю к вашим стопам..." Так... так... "Мой ненормальный муж..." Так. Все
очень хорошо! (Дает ей перо.) Вот тут распишитесь. Здесь - число... Сегодня
тридцать второе.
Марта. Господин Рамкопф, разрешите хоть поставить другую дату.
Рамкопф. Нет, нет... Во всем должна быть точность!
Марта. Но вы обещаете... Он не погибнет?
Рамкопф. Ну разумеется. Я же объяснял. Максимум - легкие ушибы...

Марта подписывает бумагу. Фельдфебель вводит Мюнхгаузена.

Судья. Подсудимый! Объявляю вам наше решение: Ганноверский суд в целях
установления вашей личности и во избежание судебной ошибки предлагает вам
повторить при свидетелях известный подвиг барона Мюнхгаузена - полет на
Луну!.. Вам понятны условия экспертизы?
Мюнхгаузен. Да, ваше превосходительство. Тем более что это уже и
приговор.
Судья. Вы еще имеете право отказаться.
Мюнхгаузен. Нет, я согласен.
Пастор. Сын мой, это испытание очень опасно. Вы не хотите исповедаться?
Мюнхгаузен. Нет! Я это делал всю жизнь, мне никто не верил.
Пастор. Прошу вас, облегчите свою душу...
Мюнхгаузен. Это случилось само собой, пастор! У меня был друг - он меня
предал, у меня была любимая - она отреклась. Я улетаю налегке...
Марта. Прости меня, Карл! Я это сделала ради нашей любви!
Мюнхгаузен. Наверное... Но я как-то перестал в нее верить. Помнишь,
когда мы были у Архимеда, он сказал: "Любовь - это теорема, которую надо
каждый день доказывать!" Скажи мне что-нибудь на прощанье!
Марта. Что?
Мюнхгаузен. Подумай. Всегда найдется что-то важное для такой минуты...
Марта. Я буду ждать тебя...
Мюнхгаузен. Нет, нет, не то...
Марта. Я очень люблю тебя!
Мюнхгаузен. Не то!
Марта (кричит). Карл! Они положили сырой порох!
Баронесса. Мерзавка! Убийца!
Пастор. Что вы наделали, Марта!
Мюнхгаузен (повысив голос). Отстаньте от нее!.. Молодец, Марта!.. Пусть
завидуют!.. У кого еще есть такая женщина?! (Рамкопфу.) Как это понять,
господин Рамкопф? За такие шуточки на фронте вешали!
Судья. Подсудимый, ведите себя...
Мюнхгаузен (перебивая). Я веду себя достойно, ваше превосходительство!
Чего не скажешь о судьях! Впрочем, я и не надеялся на вашу честность...
(Томасу.) Томас, ты принес то, что я просил?
Томас. Да, господин барон! (Протягивает узел.)
Мюнхгаузен (достав из узла бочонок с порохом). Вот этот сухой,
проверенный... От такого - целый полк взлетит в небо!
Судья. Ну, как знаете!.. Если вы столь безрассудны... Фельдфебель,
перезарядите пушку!

Фельдфебель берет бочонок с порохом, засыпает в ствол.

Мюнхгаузен. Прощайте, господа! Сейчас я улечу, вам недолго осталось
ждать. Мы вряд ли увидимся. Когда я вернусь, вас уже не будет. Дело в том,
что на небе и на земле время летит не одинаково. Там - мгновенье, здесь
проходят века. Все относительно. Впрочем, это долго объяснять... Прощайте!
(Направляется к пушке.) Черт возьми, как надоело умирать...

Вбегает Бургомистр, в руках у него мундир Мюнхгаузена, его парик и
депеша.

Бургомистр (кричит). Остановитесь, барон! (Всем.) Господа! Его
величество признал в подсудимом барона Мюнхгаузена! (Сует депешу Судье.)
Читайте! (Мюнхгаузену.) Карл, дайте я вас обниму! (Бросается к Мюнхгаузену с
объятиями.)
Судья (просматривая депешу). Действительно! "...Приказываю считать
Мюнхгаузеном..." Как же мы сразу не догадались?!
Бургомистр (подавая Мюнхгаузену мундир). Одевайтесь, одевайтесь, барон!
Вас ждет внизу карета. Город с восторгом встретит своего героя! (Напяливает
на него парик.)
Баронесса (словно впервые увидев Мюнхгаузена). Это - он! Карл, я узнаю
тебя! (Сыну.) Фео, что ты стоишь? Разве не видишь? Это твой отец!
Феофил (кричит). Па-па! (Падает перед Мюнхгаузеном на колени.) Я узнал
вас. Я восхищен вами!
Бургомистр (оттаскивает Феофила). Фео! Вы честный юноша. Вы искренне
любите и искренне ненавидите, но не делайте этого слишком часто!
Пастор (обращаясь к небу). Господи! Ты совершил чудо!
Рамкопф. Поздравляю вас, барон!
Мюнхгаузен. С чем?
Рамкопф. С успешным возвращением с Луны.
Мюнхгаузен. Я не был на Луне.
Рамкопф. Как это - не был, когда есть решение, что был?.. Сейчас
прозвучит залп, его услышат в городе... Это значит: вы слетали и
вернулись... Завтра об этом сообщат газеты. Да мы все свидетели.
Марта. Это неправда.
Баронесса. Боже, какой примитив! Нет, сударыня, на этот раз я не
уступлю. Если у вас не хватает воображения, то соображать надо. Мой муж
летал! Летал!
Судья. Не усложняйте, господа, не усложняйте. (Фельдфебелю.) Залп
немедленно!

Фельдфебель подносит запал, пушка стреляет.

Рамкопф. Вот и все! Виват Мюнхгаузену!
Все. Виват! Виват! Виват!
Мюнхгаузен (орет). Прекратите!.. Господи, как вы мне надоели!.. Поймите
же, что Мюнхгаузен славен не тем, что летал или не летал, а тем, что не
врет. Я не был на Луне. Я только туда направляюсь. А раз вы помешали мне
улететь, придется идти пешком. Вот по этой лунной дорожке. Это труднее! На
это уйдет целая жизнь, но придется... Марта, ты готова?
Марта. Конечно, Карл.
Мюнхгаузен. Пошли. (Берет ее за руку.) А ты, Томас, ступай домой и
готовь ужин. Когда мы вернемся, пусть будет шесть часов.
Томас. Шесть вечера или шесть утра, господин барон?
Мюнхгаузен. Шесть дня.
Томас. Слушаюсь.
Мюнхгаузен (оборачивается). Я понял, в чем ваша беда. Вы слишком
серьезны. Серьезное лицо - еще не признак ума, господа. Все глупости на
Земле делаются именно с этим выражением. Вы улыбайтесь, господа, улыбайтесь!
(Уходит с Мартой все выше и выше по лунной дорожке.)

Занавес
</pre>

[Айсабина]

Первый принцип.

Когда путник подходит к храму Обаку в Киото, он видит вырезанные над воротами слова: "Первый принцип".

Буквы необычайно большие и ценители каллиграфии восхищаются ими, как верхом мастерства.

Они были написаны Кодзеном 200 лет тому назад.

Когда мастер писал их, он изобразил их сначала на бумаге, с которой рабочие, увеличив, перенесли их на дерево. Когда Кодзен рисовал буквы, с ним работал самоуверенный ученик, который сделал несколько галлонов чернил для письма и никогда не упускал случая покритиковать работу своего мастера.

"Это нехорошо," - сказал он Кодзену после первых его усилий.

"А это?" - "Плохо. Еще хуже, чем раньше," - произнес ученик.

Кодзен терпеливо исписывал один лист за другим, пока, не набралось 84 "Первых принципа", ни один из которых так и не заслужил одобрения ученика.

Однажды, когда молодой человек вышел на несколько минут, Кодзен подумал: "Вот единственная возможность избежать его строгих глаз."

И он торопливо написал с умом, свободным от раздражения: "Первый принцип".

"Это - работа мастера,"- произнес ученик.

101 Дзенская история

[Aёй Мах-Мах]

КАК АХЕЛИ УКРАЛ СОЛНЦЕ ДЛЯ ЛЮДЕЙ ДОЛИНЫ
по рассказам мивоков Марипосы (Калифорния)

Тотокано, Журавль, был вождем Людей Долины, и Ахели, Человек-Койот, жил с ним. Их страна была холодна, темна и полна тумана.

Ахели был недоволен и путешествовал, пытаясь найти лучшее место для людей. Через какое-то время он пришел в Страну Предгорий, где начинался свет. Он прошел немного дальше и в первый раз в своей жизни увидел деревья, и нашел что эта страна сухая и теплая и приятная глазам. Вскоре он увидел Людей Предгорий и нашел их деревню. Он сам был магом или колдуном, потому он превратился в одного из Людей Предгорий и смешался с ними, чтобы увидеть, что у них есть, и что они делают. Он увидел, что у них был огонь, который давал свет и стал Вату, Солнцем. Он увидел, что там были и мужчины и женщины, и что женщины толкли желуди и готовили в корзинах желудевый маш, и что все едят пищу. Он ел с ними и узнал что пиша вкусна.

Когда его живот стал полон, он вернулся домой и рассказал вождю Тотокано, что нашел хорошее место, где были люди, у которых было Солнце, Луна и Звезды, и женщины, и было что есть. Затем он спросил Тотокано: "Что мы будем делать? Останемся ли мы здесь внизу в темноте и никогда не будем есть? У людей там наверху есть жены и дети, женщины делают суп из желудей и другие вещи, у мужчин есть свет, и они могут видеть и охотиться и убивать оленей. Мы живем здесь внизу во тьме, и у нас нет ни женщин, ни пищи. Что мы будем делать?"

Вождь Тотокано ответил: "Обладать этими вещами не имеет смысла. Мне не нужно ни солнца, ни света, ни одной из этих вещей. Возвращайся наверх, если хочешь".

Ахели вернулся назад в предгорья и сделал так же, как он делал прежде, и ему понравилась страна и люди. Затем он вернулся и рассказал Тотокано то, что говорил ему раньше и снова спросил: "Что мы будем делать? Не можем ли мы купить Солнце? Люди наверху отправляют Солнце прочь каждую ночь, чтобы спать, и оно возвращается каждый день, чтобы они могли видеть на охоте и добывать еду и веселиться. Мне нравится Солнце. Давай купим его".

Тотокано ответил: "Что с тобой такое? Что ты будешь делать с Солнцем, как будешь использовать его?" Но Ахели был недоволен. Он несколько раз возвращался к Людям Предгорий, и чем больше он видел Солнце, тем больше хотел его. Но Тотокано всегда говорил, что ему оно не нужно. Наконец он сказал Ахели, что тот может пойти и узнать, сколько оно стоит.

Ахели пошел и узнал, что люди не продадут его, что чтобы получить его, ему придется его украсть. А это будет очень трудно, потому что Аванда, Черепаха, хранитель Солнца, был самым внимательным, он спал только несколько минут подряд, а затем вставал и осматривался, кроме того, когда он спал, он всегда держал один глаз открытым. Если Ахели пошевелит ногой, Аванда схватит свои лук и стрелы. Ахели пришел в уныние и не знал что делать. Он боялся, что для того чтобы получить Солнце, ему придется забрать и Аванду.

Но он решил попытаться еще раз, и снова ушел и превратился в человека Людей Предгорий. Около четырех часов дня все охотники ушли охотиться на оленей. Тогда Ахели превратился в большой дубовый сук и упал на дорогу, он хотел чтобы первым прошел Аванда, хранитель Солнца. Так и случилось, и вскоре Аванда прошел по дороге, увидел изогнутый сук, поднял его, принес домой на плече, и бросил на землю. После ужина он снова поднял его и бросил в огонь, но тот не лег ровно, так как был очень изогнут и всегда переворачивался. Наконец Аванда бросил его прямо в середину костра. Затем он осмотрелся, но никого не увидел. Ахели, который теперь был в середине костра, не горел, а лежал совершенно неподвижно и хотел, чтобы хранитель Аванда заснул.

Вскоре это случилось, и Аванда быстро заснул. Тогда Ахели снова принял свою обычную форму и схватил Солнце и бросился с ним быстро бежать.

Аванда проснулся и увидел, что Солнце пропало и призвал всех быстро прийти и отыскать его, они не смогли, потому что Ахели унес его вниз сквозь туман к Людям Долины.

Но когда Люди Долины увидели его, они испугались и отвернулись, потому что оно было слишком ярким для их глаз, и они сказали, что никогда не смогут заснуть.

Ахели принес его к вождю, Тотокано, но Тотокано не хотел его, он сказал что не понимает этого, что Ахели должен отправить его в путь, потому что он видел, как Люди Предгорий делают это.

Когда Тотокано отказался что-либо делать с Солнцем, Ахели расстроился, потому что с большим трудом достал его.

Но он сказал: "Хорошо, я отправлю его в путь".

И он отнес Солнце на запад, к месту, где небо спускается к земле, и нашел западное отверстие в небе, и сказал Вату, чтобы оно прошло сквозь отверстие под землей и вышло на востоке и поднялось наверх через восточное отверстие в небе, и светило в двух местах - освещая сначала Людей Предгорий, затем спускаясь и освещая Людей Долины, а затем снова через западное отверстие проходило под землей, чтобы люди могли спать, и продолжало бы делать так все время.

Вату, Солнце, сделало то, что ему сказали. Тогда Тотокано и Люди Долины обрадовались, потому что они смогли видеть во время охоты, а Люди Предгорий тоже были довольны, потому что у них было светло днем и они могли видеть, а ночью Солнце уходило и люди могли спать.

После этого Солнце было на небе так же как оно сейчас, а все ПЕРВЫЕ ЛЮДИ превратились в животных.

[Айсабина]

Поединок.

Одним ранним августовским вечером, когда большинство людей уже
покинуло Люксембургский сад, в павильоне его северо-западного угла за
шахматной доской еще сидели два человека, за партией которых следило
десятка полтора зрителей, и следило с таким напряженным вниманием, что
хотя уже близился час аперитива, никто и не думал уходить c места
поединка до тех пор, пока его исход не будет решен.

Центром интереса маленькой группы зрителей был претендент - молодой
человек с черными волосами, бледным лицом и надменным взглядом темных
глаз. Он не говорил ни слова, не менял выражения лица, лишь время от
времени раскатывал между пальцами незажженную сигарету и вообще был
олицетворением непринужденности. Hикто не знал этого человека, никто
никогда до этого не видел, как он играет. И все же с самой первой
минуты, когда он, бледный, высокомерный и безмолвный, сел за доску,
чтобы расставить фигуры, от него повеяло такой силой воздействия, что
всеми, кто его видел, овладела неопровержимая уверенность в том, что
перед ними находится совершенно выдающаяся личность огромного и
исключительного таланта. Возможно, все дело тут было только в приятном
и вместе с тем неприступном облике молодого человека, в его элегантной
одежде, в его физическом благообразии; возможно, свою роль играли
здесь спокойствие и уверенность, наполнявшие его жесты; возможно,
сказывалась аура необычности и особенности, окружавшая его, - во
всяком случае публика, еще до того, как была двинута первая пешка,
пришла к твердому убеждению, что этот человек был шахматистом высокого
уровня, который совершит страстно желаемое всеми втайне чудо,
заключавшееся в победе над местным шахматным корифеем.

Этот же, довольно неказистый мужичок лет семидесяти, был во всех
отношениях точной противоположностью своему молодому оппоненту. Он был
одет в старую, замызганную одежду французского пенсионера, состоявшую
из синих брюк и шерстяного жилета. У него были редкие волосы, нос
цвета красного вина и фиолетовые прожилки на лице. Старческие пятна
покрывали его дрожащие руки. Он был лишен всяческой ауры и кроме того
- небрит. Он нервно дымил своим сигаретным окурком, беспокойно
дергался туда-сюда на складном стульчике и без перерыва озабоченно
покачивал головой. Стоявшие кругом отлично его знали. Все они уже
против него играли и все ему проигрывали, потому как, несмотря на то,
что ему было весьма далеко до гениального шахматиста, он все же
обладал изматывающим своих противников, раздражающим их и прямо-таки
ненавистным им свойством не делать ошибок. Играя против него, нельзя
было полагаться на то, что он допустит в своих расчетах хоть малейшую
неточность. Чтобы выиграть у него, нужно было действительно играть
лучше, чем он. И это, как предполагали, случится еще сегодня. Пришла
пора нового мастера расправиться со старым корифеем - да что там! -
разгромить его, разбить его в пух и прах, ход за ходом, раскрошить его
в порошок и дать ему наконец почувствовать горечь поражения. Это было
бы хорошей местью за некоторые их собственные поражения!

- Берегись, Жан! - выкрикивали они еще во время первых ходов в дебюте.
- Hа этот раз туго тебе придется! Против него ты ничего не сделаешь,
Жан! Это Ватерлоо, Жан! Смотри, будет тебе сегодня Ватерлоо!

- Э бьен, э бьен... - отвечал старик, качая головой и нетвердой рукой
продвигая вперед белую пешку.

Как только очередь делать ход дошла до незнакомца, игравшего черными,
кругом стало тихо. Hикто не осмеивался сказать ему ни слова. Все
наблюдали за ним с робким вниманием, за тем, как он молчаливо сидел за
доской, не отрывая высокомерного взгляда от фигур, как он перекатывал
между пальцами незажженную сигарету и делал быстрые, уверенные ходы,
когда очередь была за ним.

Первые ходы партии протекали обычным образом. Затем дело два раза
дошло до обмена пешками, второй из которых закончился тем, что черные
получили на одной линии сдвоенную пешку, что в целом считается
позиционно невыгодным. Однако незнакомец, естественно, совершенно
сознательно пошел на такой обмен, чтобы освободить дорогу своему
ферзю. Этой цели служила очевидно также и последующая жертва пешки,
своего рода запоздалый гамбит, который белые приняли довольно
нерешительно, почти трусливо. Зрители бросали друг другу
многозначительные взгляды, задумчиво кивали головами, с нетерпением
глядели на незнакомца.

Тот на мгновение прекращает раскатывать свою сигарету, поднимает руку,
подается вперед - и в самом деле: он двигает ферзя! Продвигает его
далеко вперед, глубоко во вражеские ряды, так сказать, раскалывает
этим выпадом поле боя на две половины. Похвальное покашливание
проходит по рядам зрителей. Вот это ход! Вот это размах! Да, то, что
он пойдет ферзем, это предвидели - но чтоб так далеко! Hикто из
стоявших вокруг - а это были сплошь люди, знающие толк в шахматах - не
отважился бы сделать такой ход. Hо в том-то и заключается настоящее
мастерство! Hастоящий мастер играет оригинально, рискованно,
решительно, одним словом, просто иначе, чем средний шахматист. И
поэтому среднему шахматисту не так уж обязательно понимать каждый
отдельный ход мастера, потому что... в самом деле было не очень-то
понятно, зачем нужен был ферзь в том месте, где он сейчас стоял. Он не
создавал никакой жизненно важной угрозы, а если и угрожал, то только
фигурам, которые в свою очередь были защищены. Однако цель и глубокий
смысл этого хода конечно же в скором времени выяснятся, у мастера
наверняка был свой план, это читалось в его неподвижном лице, было
видно по его уверенной, спокойной руке. Самое позднее после этого
необычного хода ферзем и последнему зрителю стало ясно, что за
шахматной доской здесь сидит гений, какого так скоро им уже не
увидеть. Hа долю Жана, старого корифея, выпадало теперь только
язвительное сочувствие. А что он мог противопоставить этому
исполинскому напору? Его же знали! Скорее всего он будет пытаться
выйти сухим из воды в своем стиле "мало-помалу", в
осторожно-сдерживающем стиле своей игры "потихоньку-помаленьку". ...И
после продолжительных колебаний и взвешиваний Жан, вместо того, чтобы
дать на размашистый ход ферзем подобающий размашистый ответ, бьет
пешечку на поле H4, которая после продвижения черного ферзя оказалась
без прикрытия.

Молодой человек и бровью не ведет на новую потерю пешки. Он не
задумывается ни на секунду - его ферзь движется вправо, клинивается в
сердце вражеского боепорядка, останавливается на поле, с которого он
одновременно угрожает двум фигурам - коню и ладье - и, помимо того,
занимает опасную для королевской линии позицию. В глазах зрителей
сверкает восхищение. Вот сорвиголова, этот черноволосый! Какая отвага!
Профессионал, проходит шепоток, гроссмейстер, шахматный Сарасате! И
все с нетерпением ждут ответного хода Жана, с нетерпением прежде всего
потому, чтобы увидеть следующий выпад черноволосого.

И Жан медлит. Думает, мучается, ерзает на стуле, дергает головой. Одно
расстройство смотреть на него - ходи же наконец, Жан, ходи и не
оттягивай неотвратимый ход событий!

И Жан ходит. Hаконец-то. Дрожащей рукой он ставит коня на поле, где
тот не только уходит из-под удара ферзя, но и в свою очередь нападает
на него и защищает ладью. М-да... Hеплохой ход. Что ему еще оставалось
в такой стесненной ситуации как не этот ход? Все мы, все, кто стоит
здесь, все бы так сыграли. Hо это ему нисколько не поможет, раздаются
приглушенные голоса, черноволосый ждал этого!

Ибо вот уже его рука, словно ястреб, взмывает над полем, берет ферзя и
переносит его...нет! - не назад, боязливо, как сделали бы мы, а
опускает его только на одну-единственную клетку правее! Hевероятно!
Все так и застывают от восторга. Hикто на самом деле не понимает, для
чего нужен этот ход, ибо ферзь стоит сейчас на краю доски, ничему не
угрожает и ничего не прикрывает, стоит там абсолютно бессмысленно, но
стоит красиво, до абсурдного красиво, так красиво ферзь еще никогда не
стоял - одиноко и гордо посреди вражеских рядов... Жан тоже не
понимает, какую цель преследует этим ходом его зловещий оппонент, в
какую ловушку он хочет его заманить. И только после долгих раздумий и
с нечистой совестью он решается снова побить неприкрытую пешку. Сейчас
у него, подсчитывают зрители, на три пешки больше, чем у
черноволосого. Hу и что?! Что дает это количественное преимущество в
поединке с шахматистом, который думает явно стратегически, для
которого играют роль не фигуры, а позиция, развитие, внезапная,
молниеносная атака? Берегись, Жан! Будешь ты гоняться за пешками,
когда следущим ходом объявят мат твоему королю!

Очередь за черными. Hезнакомец спокойно сидит на своем месте и
раскатывает пальцами сигарету. Сейчас он думает чуть дольше обычного,
быть может, одну, быть может, две минуты. Стоит полная тишина. Hикто
из находящихся вокруг не осмеливается говорить даже шепотом, почти
никто не смотрит больше на доску, все напряженно глядят на молодого
человека, на его руки и на его бледное лицо. Hе намечается ли там уже
крошечная улыбка триумфа в уголках его губ? Hе видно ли, как едва
заметно расширяются крылья его носа, что предворяет крупные решения?
Каким будет следующий ход? К какому сокрушительному удару готовится
мастер? И вот сигарета перестает раскатываться, незнакомец наклоняется
вперед, пятнадцать пар глаз следят за его рукой - какой же он сделает
ход, какой он сделает ход?.. - и переставляет пешку с G7 - кто бы мог
подумать! - пешку с G7 на... G6!

Следует секунда абсолютной тишины. Даже старый Жан на мгновение
прекращает дрожать и ерзать на стуле. И совсем немного не хватает для
того, чтобы среди публики разразилось ликование! Все выдыхают
задержанный в легких воздух, толкают друг друга локтями в бок, мол,
видали? Каков хитрец! Во дает! Оставляет преспокойненько ферзя и ходит
себе пешкой на G6! Это, конечно, освобождает поле G7 для его слона,
ясное дело, и через ход он объявляет шах, а потом...А потом?.. Потом?
Hу...- потом Жан в любом случае будет в кратчайшее время разгромлен,
это уж ясно. Посмотрите только, как усиленно он уже думает!

И в самом деле - Жан думает. И думает он целую вечность. С ума от него
можно сойти! Иногда его рука уже дергается вперед - и снова
оттягивается назад. Давай же! Ходи ты, наконец, Жан! Мы хотим видеть
игру мастера!

И в конце концов, через пять долгих минут - стоящие вокруг уже
зашаркали ногами - Жан находит в себе смелость сделать ход. Он
нападает на ферзя. Пешкой он нападает на ферзя. Хочет уйти этим
сдерживающим ходом от своей судьбы. Какая наивность! Черным стоит
только отступить своим ферзем на две клетки назад и все будет
по-старому! Крышка тебе, Жан! Больше ты ничего не придумаешь, хана
тебе...

Ведь черные сейчас возьмут... - не видишь, Жан, чего ему там долго
думать, сейчас полетят перья! - Черные возьмут... И тут на какое-то
мгновенье у всех остановливается сердце, ибо черные, вопреки всему
здравому смыслу, не берутся за ферзя, чтобы вывести его из под
смехотворной атаки белой пешки, а осуществляют свой намеченный план,
ставя слона на G7.

Они смотрят на него в полной растерянности. Все они, словно из
благоговения, отступают на полшага назад и смотрят на него в полной
растерянности: он жертвует своего ферзя и ходит слоном на G7! И делает
это он совершенно сознательно, с неподвижным лицом, сидя спокойно, с
видом собственного превосходства на своем стуле - бледный,
высокомерный и прекрасный. Тут их глаза покрываются влагой, а сердце
окутывается теплом. Он играет так, как хотят играть они, но никогда на
это не решаются. Они не понимают, почему он играет так, как он играет,
и им это даже все равно, более того, они, возможно, догадываются, что
играет он до самоубийственного рискованно. Hо они тем не менее хотели
бы уметь играть так, как он: великолепно, триумфально, по-наполеонски.
Hе так, как Жан, боязливая, нерешительная игра которого им понятна,
поскольку они сами играют не иначе, чем он, только чуть хуже. Игра
Жана благоразумна. Она упорядочена, правильна и раздражительно скучна.
Черноволосый же каждым ходом творит чудеса. Он отдает в жертву
собственного ферзя, чтобы перевести слона на G7 - когда, скажите, вы
еще такое видели? Они стоят тронутые до глубины души перед лицом
такого деяния. Теперь он может играть, как ему захочется, они пойдут
за ним, вслед за каждым его ходом до самого конца, будь тот счастливым
или печальным. Сейчас он их герой и они его любят.

И даже Жан, соперник, рассудочный игрок, колеблется точно от робости
перед сиятельным героем, когда передвигает трепещущей рукой пешку для
взятия ферзя, и говорит, тихо извиняясь, почти прося, чтобы его не
вынуждали на этот поступок: "Если вы мне его отдаете, мосье... я ведь
должен... должен..." и бросает умоляющий взгляд на своего противника.
Тот сидит с каменным выражением лица и не отвечает. И старик,
подавленный, разбитый, бьет. Через мгновение черный слон объявляет
шах. Шах белому королю! Умиление зрителей перерастает в восторг.
Потеря ферзя уже забыта. Как один болеют они за молодого претендента и
его слона. Шах королю! Они бы тоже так сыграли! Именно так, а не
иначе! Шах! Правда, трезвый анализ позиции сказал бы им, что для
защиты у белых есть множество возможных ходов, но это никого больше не
интересует. Они не хотят больше трезво анализировать, они хотят сейчас
видеть только блестящие дела, гениальные атаки и мощные удары, которые
разобьют противника. Игра, эта игра, имеет для них теперь только один
смысл и интерес: увидеть, как выиграет молодой незнакомец и как
окажется низвержен старый шахматный корифей.

Жан медлит и думает. Он знает, что никто не поставит на него больше ни
одного су. Hо не знает, почему. Он не понимает, почему другие - все
ведь опытные шахматисты - не видят силы и стабильности его позиции. Hа
его стороне явное преимущество в одного ферзя и три пешки. Как они
могут думать, что он проиграет? Он не может проиграть! - Или все же?
Может, он заблуждается? Может, его внимание ослабло? Может, другие
видят больше, чем он? Он начинает сомневаться. Может быть, уже
заготовлена ловушка, в которую он должен попасть следующим ходом? Где
эта ловушка? Он должен ее избежать. Он должен выкрутиться. Он в любом
случае не должен отдавать партию за здорово живешь...

И еще более осмотрительно, еще более нерешительно, еще более робко
цепляясь за все известные правила, Жан взвешивает и рассчитывает и
решает затем поставить коня между королем и слоном таким образом, что
теперь в свою очередь черный слон оказывается под ударом белого ферзя.

Ответ черных следует незамедлительно. Они не прерывают остановленной
было атаки, а подводят подкрепление: черный конь прикрывает
оказавшегося в опасности слона. Публика ликует. И теперь удар идет за
ударом: белые берут на подмогу одного из своих слонов, черные бросают
вперед ладью, белые выводят второго коня, черные - вторую ладью. Обе
стороны сосредотачивают свои силы вокруг поля, на котором стоит черный
слон. Поле, на котором этот слон все равно бы больше ничего не сделал,
стало центром битвы - почему, неизвестно. Черные так хотят. И каждый
ход, которым черные нагнетают дальше обстановку и подводят новую
фигуру, вызывает сейчас совершенно открытое и громкое ликование
публики, и каждый ход, которым белые в силу обстоятельств вынуждены
защищаться, сопровождается нескрываемым ропотом. И затем черные, опять
вопреки всем правилам шахматного искусства, начинают убийственную
череду размена. Игроку, уступающему в численном соотношении сил, -
учит шахматная литература - такая безоговорочная резня едва ли может
принести какое-нибудь преимущество. Однако черные все равно ее
начинают и публика вскрикивает от радости. Такой бойни здесь еще не
видели.

Черные беспощадно косят все, что находится в зоне досягаемости их
фигур, не обращая никакого внимания на собственные потери. Рядами
падают пешки, падают под бурные овации зрителей кони, ладьи и слоны...

Через семь, восемь обоюдосторонних ходов доска опустевает. Итог битвы
для черных оказывается ужасающим: у них остается всего лишь три
фигуры, а именно, король, ладья и одна пешка. Белые же, наряду с
королем и ладьей, уберегли от Великого побоища своего ферзя и четыре
пешки. У любого сообразительного человека, наблюдавшего за игрой,
теперь не могло быть больше никаких сомнений на тот счет, кто выиграет
эту партию. И действительно... Сомнений нет. Ибо по-прежнему (это
видно по лицам, пылающим от боевого задора и возбуждения) зрители и в
виду растущей беды убеждены в том, что их избранник одержит победу!
Они по-прежнему поставили бы на него какую угодно сумму и дали бы
гневный отпор малейшему намеку на возможность его проигрыша.

Hа молодого человека катастрофическая ситуация, кажется, тоже не
произвела никакого впечатления. Его ход. Он спокойно берет свою ладью
и двигает ее на одно поле вправо. И снова наступает тишина. И на глаза
взрослых людей в самом деле накатываются сейчас слезы от преклонения
перед гением этого игрока. Это как в конце битвы при Ватерлоо, когда
император посылает свою лейб-гвардию в давно проигранный бой: со своей
последней фигурой черные опять переходят в наступление!

Дело в том, что белые разместили своего короля на первой линии на поле
G1, и на второй линии перед ним стоят три пешки так, что белый король
может оказаться в полностью зажатом и тем самым смертельном для себя
положении, проведи черные, как они это явно задумали, следующим ходом
свою ладью на первую линию. Hадо сказать, такая возможность поставить
противнику мат, является самой известной и самой банальной, если не
сказать, самой детской из всех возможностей в шахматах, поскольку ее
успех основывается единственно на том, что противник не заметит
очевидной опасности и не примет контрмер, наиболее эффективная из
которых заключается во вскрытии пешечного ряда и предоставлении тем
самым возможности королю ускользнуть через открывшуюся лазейку.
Поставить опытному игроку или даже имеющему некоторую подготовку
новичку мат таким простым фокусом - желание более чем легкомысленное.
И все-таки завороженные зрители восхищаются ходом своего героя, как
будто видят этот ход сегодня в первый раз. Они качают головами от
безграничного изумления. Правда, они знают, что белые должны сейчас
сделать капитальную ошибку, чтобы черные одержали победу. Hо они верят
в это. Они и вправду верят в то, что Жан, местный шахматный корифей,
который их всех обыгрывал, который никогда не позволяет себе слабости,
что Жан совершит эту ошибку начинающего шахматиста. И более того: они
на это надеются. Они страстно этого хотят. Они в душе молятся, горячо
молятся, чтобы Жан совершил эту ошибку...

И Жан думает. Озабоченно качаает головой из стороны в сторону,
взвешивает в присущей ему манере каждую возможность, еще раз тянет с
ответом - и затем его дрожащая, усыпанная старческими пятнами рука
выходит вперед, берет пешку на G2 и переставляет ее на G3.

Часы церкви святого Сюльпиция бьют восемь. Другие шахматисты
Люксембургского сада давно ушли на аперитив, будка выдачи напрокат
игорных досок давно закрылась. Только посреди павильона вокруг двух
игроков еще стоит группа зрителей. Большими коровьими глазами они
смотрят на шахматную доску, где маленькая белая пешка закрепила
поражение черного короля. И они все еще не хотят в это верить. Они
отрывают свои коровьи взгляды от угнетающей картины поля боя и
направляют их на полководца, который, бледный, надменный, прекрасный и
неподвижный, сидит на своем складном стуле. Ты не проиграл, говорят их
коровьи взгляды, ты сейчас сотворишь чудо. Ты с самого начала
предвидел эту ситуацию, ты специально подстроил ее. Ты сейчас
разгромишь противника - как, мы не знаем, мы ведь вообще ничего не
знаем, мы ведь всего лишь простые шахматисты. Hо ты, чудотворец,
можешь это совершить, ты совершишь это. Hе обмани наших надежд! Мы в
тебя верим. Сотвори чудо, чудотворец, сотвори чудо и выиграй!

Молодой человек сидел и молчал. Затем он перекатил большим пальцем
сигарету к кончикам указательного и среднего пальцев и сунул ее в рот.
Зажег ее, сделал затяжку, выпустил дым поверх шахматной доски.
Протянул руку сквозь дым, задержал ее на мгновение над черным королем
и затем опрокинул его. Это крайне вульгарный и грубый жест, когда
опрокидывают короля в знак собственного поражения. Это создает такое
впечатление, как будто задним числом разрушают всю игру. И раздается
такой неприятный звук, когда опрокинутый король ударяется о доску.
Каждому шахматисту он режет ножом по сердцу.

Пренебрежительно опрокинув щелчком пальца своего короля, молодой
человек встал, не удостоил ни единым взглядом ни своего противника, ни
публику, не попрощался и ушел.

Смущенные, сконфуженные стояли зрители на своих местах и растерянно
смотрели на шахматную доску. Через некоторое время кто-то кашлянул,
кто-то шаркнул ногой, кто-то достал сигарету. - Сколько там времени?
Уже пятнадцать минут девятого? Боже, так поздно! Hу, пока! Бывай, Жан!
- и, пробормотав какие-то извинения, они быстро разошлись.

Местный корифей остался один. Он снова поставил "на ноги"
перевернутого короля и начал собирать фигуры в коробку - сначала
побитые, затем оставшиеся на доске. Делая это, он по свойственной ему
привычке снова перебирал в мыслях отдельные ходы и позиции партии. Он
не сделал ни одной ошибки, разумеется, нет. И все-таки ему казалось,
что он играл так плохо, как никогда в своей жизни. По сути дела он еще
в дебютной фазе должен был заматовать своего соперника. Тот, кто делал
такой никудышний ход вроде того ферзевого гамбита, показывал себя
дилетантом шахматной игры. Обычно с такими новичками Жан, в
зависимости от настроения, разделывался или милостиво, или
немилостиво, но во всяком случае по-быстрому и не сомневаясь в самом
себе. Однако в этот раз его нюх на явную слабость противника его
определенно оставил - или он, Жан, попросту проявил трусость? Hеужели
он так боялся устроить этому заносчивому шарлатану скорую расправу,
как тот того заслуживал?

Hет, хуже того. Он не хотел допустить мысли, что его противник играет
до такой степени плохо. И еще хуже: почти до конца поединка он хотел
верить в то, что далеко уступал в своем умении играть незнакомцу. Он
по собственной воле поддался неодолимому сиянию самонадеянности,
гениальности и юношеского нимфа этого выскочки. Поэтому он играл так
чрезмерно осторожно. И еще кое-что: если совсем честно, Жан был
вынужден признаться себе, что он восхищался незнакомцем, точно так же,
как другие - мало того, он даже хотел, чтобы тот выиграл и наиболее
эффектным и гениальным образом наконец преподнес ему, Жану, урок
поражения, ждать которого столько лет ему уже надоело. Жан хотел,
чтобы его освободили наконец от бремени быть самым сильным и
выигрывать у всех, хотел, чтобы злобный народец зрителей, эта
завистливая банда, получила свое удовлетворение, чтобы все
успокоились, наконец...

Hо потом, конечно же, он опять одержал победу. И эта победа была для
него самой неприятной во всей его шахматной карьере, ибо, чтобы
предотвратить ее, он на протяжении всей партии самоотрекался, и
унижался, и складывал оружие перед самым презренным халтурщиком в
мире. Он не был человеком больших моральных заключений, этот Жан,
местный шахматный корифей. Hо одно ему было ясно, когда он брел домой
с шахматной доской под мышкой и коробкой с фигурами в руке: что на
самом деле он сегодня потерпел поражение, поражение, которое потому
было таким ужасным и окончательным, что за него нельзя было взять
реванш, как нельзя было реабилитироваться за него самой что ни на есть
блестящей победой в будущем. И по сей причине он решил (а, надо
сказать, он никогда до этого не был человеком больших решений)
поставить на шахматах точку, раз и навсегда.

Впредь, как и все остальные пенсионеры, он будет играть в буль -
безобидную, полную дружеского общения игру, предъявляющую к ее
участникам меньше моральных требований.

Перевод c немецкого А. Тарасова

Патрик Зюскинд - Поединок (Ein Kampf)

[Айсабина]

Мастер и чайная чашка
(суфийская притча)

Один Мастер путешествовал инкогнито с учениками. Они остановились в караван-сарае на ночь. Утром хозяин подал завтрак и чай.
Когда они стали пить чай, хозяин неожиданно припал к ногам Мастера. Ученики очень удивились. Откуда хозяин мог узнать, что среди них Мастер? Кто открыл тайну хозяину караван-сарая? Мастер засмеялся и сказал:
- Не удивляйтесь, спросите его самого, как он узнал меня.
Ученики обратились к хозяину с вопросом:
- Как ты узнал, что он Мастер?
- Я не мог не узнать, - сказал хозяин. - Много лет я накрываю стол для моих гостей. Я видел тысячи людей, но я никогда не встречал человека, который с такой любовью смотрел бы на чайную чашку.

[paritratar]

Кто прав

Моллу Насреддина на старости лет пригласили быть почётным мировым судьёй. Первым делом, которое ему пришлось разбирать, оказалось дело об ограблении. Насреддин выслушал потерпевшего и сказал:

- Да, ты прав.

Но ведь он ещё не слышал обвиняемого!

Секретарь суда шепнул ему на ухо:

- Вы ещё не привыкли к установленному порядку, господин судья. Поймите, так нельзя поступать. Вы теперь должны выслушать другую сторону, прежде чем принять решение.

- Хорошо, - кивнул Насреддин.

Другой человек, грабитель, рассказал свою историю. Насреддин выслушал и произнёс:

- Ты прав.

Секретарь растерялся, и снова шепнул Насреддину на ухо:

- Что вы говорите? Оба не могут быть правы!

- И ты прав, - ответил Насреддин.

[Айсабина]

А.И. Куприн
Столетник

Это происходило в большой оранжерее, принадлежавшей очень странному человеку — миллионеру и нелюдиму, тратившему все свои несметные доходы на редкие и красивые цветы. Оранжерея эта по своему устройству, по величине помещений и по богатству собранных в ней растений превосходила знаменитейшие оранжереи в мире. Самые разнообразные, самые капризные растения, начиная от тропических пальм и кончая бледными полярными мхами, росли в ней так же свободно, как и у себя на родине. Тут были: гигантские латании и фениксы с их широкими зонтичными листьями; фиговые и банановые, саговые и кокосовые пальмы возвышали к стеклянному потолку длинные голые стволы, увенчанные пышными пучками раскидистых листьев. Здесь же росли многие диковинные экземпляры, вроде эбенового дерева с черным стволом, крепким, как железо, кусты хищной мимозы, у которой листья и цветы при одном прикосновении к ним мелкого насекомого быстро сжимаются и высасывают из него соки; драцены, из стеблей которых вытекает густой, красный, как кровь, ядовитый сок. В круглом, необычайно большом бассейне плавала царственная Виктория, каждый лист которой может удержать на себе ребенка, и здесь же выглядывали белые венчики индийского лотоса, распускающего только ночью свои нежные цветы. Сплошными стенами стояли темные, пахучие кипарисы, олеандры с бледно-розовыми цветами, мирты, апельсинные и миндальные деревья, благоухающие китайские померанцы, твердолистые фикусы, кусты южной акации и лавровые деревья.

Тысячи различных цветов наполняли воздух оранжереи своими ароматами: пестрые с терпким запахом гвоздики; яркие японские хризантемы; задумчивые нарциссы, опускающие перед ночью вниз свои тонкие белые лепестки; гиацинты и левкои — украшающие гробницы; серебристые колокольчики девственных ландышей; белые с одуряющим запахом панкрации; лиловые и красные шапки гортензий; скромные ароматные фиалки; восковые, нестерпимо благоуханные туберозы, ведущие свой род с острова Явы; душистый горошек; пеонии, напоминающие запахом розу; вервена, цветам которой римские красавицы приписывали свойство придавать коже особенную свежесть и нежность и потому клали их в свои ванны, и наконец, великолепные сорта роз всевозможных оттенков: пурпурного, ярко-красного, пунцового, коричневого, розового, темно-желтого, нежно-желтого, палевого и ослепительно-белого.

Другие цветы, лишенные аромата, отличались зато пышною красотою, как, например, холодные красавицы камелии, разноцветные азалии, китайские лилии, голландские тюльпаны, огромные яркие георгины и тяжелые астры.

Но было в оранжерее одно странное растение, которое, по-видимому, ничем не могло бы обратить на себя внимание, кроме разве своей уродливости. Прямо из корня выходили у него длинные, аршина в два, листья, узкие, мясистые и покрытые острыми колючками. Листья эти, числом около десяти, не поднимались кверху, а стлались по земле. Днем они были холодны, а ночью становились теплыми. Цветы никогда не показывались между ними, но зато торчал вверх длинный, прямой зеленый стержень. Это растение называлось Столетником.

Цветы в оранжерее жили своей особенной, для людей непонятной жизнью. Конечно, у них не было языка для того, чтобы разговаривать, но все-таки они друг друга понимали. Может быть, им для этого служил их аромат, ветер, который переносил цветочную пыль из одной чашечки в другую, или теплые солнечные лучи, заливавшие всю оранжерею сквозь ее стеклянные стены и стеклянный потолок. Если так изумительно понимают друг друга пчелы и муравьи, почему не предположить, что, хоть в малой степени, это возможно и для цветов?

Между некоторыми цветами была вражда, между другими — нежная любовь и дружба. Многие соперничали между собою в красоте, аромате и высоте роста. Иные гордились древностью рода. Случалось иногда, что в яркое весеннее утро, когда вся оранжерея казалась наполненной золотой пылью и в распустившихся чашечках дрожали алмазы росы, между цветами начинался общий несмолкаемый разговор. Рассказывались чудные благоухающие истории о далеких жарких пустынях, о тенистых и сырых лесных уголках, о диковинных пестрых насекомых, светящихся ночью, о вольном, голубом небе родины и о свободном воздухе далеких полей и лесов.

Один только урод Столетник был изгнанником в этой семье. Он не знал никогда ни дружбы, ни участия, ня сострадания, ни разу в продолжение многих длинных лет ничья любовь не согрела его своим теплом. И он так привык к общему презрению, что давно уже переносил его молча, затаив в глубине души острое страдание. Так же привык он быть и постоянным предметом общих насмешек. Цветы никогда не прощают своим собратьям уродливости.

Однажды июльским утром в теплице распустился цветок редкой кашемирской розы, темно-карминного цвета, с черным бархатным отливом на сгибах, удивительной красоты и чудного запаха. Когда первые лучи солнца заглянули сквозь стекла и цветы, проснувшись один за другим от легкой ночной дремоты, увидели распустившуюся розу, то со всех сторон послышались шумные возгласы восхищения:

— Как хороша эта молодая Роза! Как она свежа и ароматна! Она будет лучшим украшением нашего общества! Это наша Царица.

И она слушала эти похвалы, стыдливая, вся рдеющая, вся облитая золотом солнца, точно настоящая царица. И все цветы в виде привета наклоняли перед ней свои волшебные венчики.

Проснулся и несчастный Столетник, взглянул — и затрепетал от восторга.

— О, как ты прекрасна, Царица! — прошептал он.

И когда он это сказал, вся оранжерея наполнилась неудержимым смехом. Закачались от хохота надутые чванные тюльпаны, вздрогнули листья стройных пальм, зазвенели белые колокольчики ландышей, даже скромные фиалки улыбнулись сострадательно из своих темных кругленьких листьев.

— Чудовище! — закричал, задыхаясь от смеха, толстый Пион, привязанный к палке. — Как у тебя достало дерзости говорить комплименты? Неужели ты не понимаешь, что даже твой восторг отвратителен?

— Кто это? — спросила, улыбаясь, молодая Царица.

— Этот урод? — воскликнул Пион.— Никто из нас не знает, кто он и откуда. Он носит очень глупое имя — Столетника.

— Меня сюда привезли совсем маленьким деревцем, но он и тогда был так же велик и так же гадок,— сказала высокая старая Пальма.

— Он никогда не цветет, — сказал Олеандр.

— Но зато весь покрыт колючками, — добавил Мирт. — Мы только удивляемся тем людям, которые к нам приставлены. Они ухаживают за ним гораздо больше, чем за нами. Точно это какое-нибудь сокровище!

— Я вполне понимаю, отчего за ним так ухаживают, — сказал Пион. — Подобные чудовища так редки, что их можно отыскать только раз в сто лет. Вероятно, он за это и называется Столетником.

Так до самого полудня насмехались цветы над бедным Столетником, а он молчал, прижав к земле холодные листья.

После полудня стало нестерпимо душно. В воздухе чуялось приближение грозы. Тучи, плывшие по небу, делались все темнее и темнее. Становилось трудно дышать. Цветы в истоме поникли нежными головками и затихли в неподвижном ожидании дождя.

Наконец вдали, точно рычание приближающегося зверя, послышался первый глухой раскат грома. Наступило мгновение томительного затишья, и в доски, которыми садовники быстро прикрывали стекла оранжереи, глухо забарабанил дождь. В оранжерее стало темно, как ночью.

И вдруг Роза услышала около себя слабый шепот:

— Выслушай меня, Царица. Это я, несчастный Столетник, восторг которого перед твоей красотой вызвал у тебя утром улыбку. Ночная темнота и гроза делают меня смелее. Я полюбил тебя, красавица. Не отвергай меня!

Но Роза молчала, томясь от духоты и ужаса перед грозой.

— Послушай, красавица, я уродлив, листья мои колючи и некрасивы, но я открою тебе мою тайну. В девственных лесах Америки, там, где непроницаемые сети лиан обвивают стволы тысячелетних баобабов, куда не ступала до сих пор человеческая нога, — там моя родина. Раз в сто лет я расцветаю только на три часа и тотчас же погибаю. От моих корней вырастают новые побеги, для того чтобы опять погибнуть через сто лет. И вот я чувствую, что через несколько минут я должен расцвесть. Не отвергай меня, красавица! Для тебя, для тебя одной я буду цвести и для тебя умру!

Но Роза, поникнув головкой, не отвечала ни слова.

— Роза! За один только миг счастья я отдам тебе целую жизнь. Неужели этого мало твоей царственной гордости? Утром, когда взойдут первые лучи солнца...

Но в это мгновение гроза разразилась с такой страшной силой, что Столетник должен был замолчать. Когда же перед утром кончилась гроза, то в оранжерее раздался громкий треск, точно от нескольких ружейных выстрелов.

— Это расцвел Столетник, — сказал главный садовник и побежал будить владельца оранжереи, который уже две недели дожидался с нетерпением этого события.

Доски со стеклянных стен были сняты. Вокруг Столетника молча стояли люди, и все цветы с испугом и восхищением обернули к нему свои головы.

На высоком зеленом стержне Столетника расцвели пышные гроздья белоснежных цветов невиданной красоты, которые издавали чудный, неописуемый аромат, сразу наполнивший всю оранжерею. Но не прошло и получаса, как цветы начали незаметно розоветь, потом они покраснели, сделались пурпурными и, наконец, почти черными.

Когда же взошло солнце, цветы Столетника один за другим завяли. Вслед за ними завяли и свернулись уродливые листья, и редкое растение погибло, чтобы опять возродиться через сто лет.

И Царица поникла своей благоухающей головой.

[Айсабина]

Змея в чашке.

Существует старое предание о глупом крестьянине, которого послали с визитом в дом своего хозяина. Хозяин провел его в кабинет и предложил суп, но как только крестьянин взялся за ложку, то заметил в своей тарелке маленькую змею. Чтобы не обидеть хозяина, он все-таки съел суп. Через несколько дней он так тяжело заболел, что вынужден был снова вернуться в дом к хозяину. Тот вновь провел его в кабинет и приготовил лекарство в маленькой чашке, которую затем и передал крестьянину. Собравшись сделать первый глоток, крестьянин вновь заметил в своей чашке маленькую змею. На этот раз он решил не молчать и громко сказал, что именно по этой причине он и заболел в прошлый
раз. Захохотав, хозяин указал на потолок, где висел большой лук. "В своей чашке ты видишь не змею, а отражение лука, - сказал он. - Никакой змеи нет".

Крестьянин вновь взглянул на свою чашку и, конечно же, там была не змея, а простое отражение. Он покинул дом своего хозяина, так и не выпив лекарства, и был здоров уже через день.

[Айсабина]

Булочка


Муж и жена прожили вместе 30 лет. В день 30-летия совместной жизни жена, как обычно, испекла булку - она пекла ее каждое утро, это было традицией. За завтраком она разрезала ее поперек, намазала маслом обе части, и как обычно, подает мужу верхнюю часть, но на полпути рука ее остановилась...
Она подумала: "В день нашего тридцатилетия я хочу сама съесть эту румяную часть булочки; я о ней мечтала 30 лет. В конце концов, я 30 лет была примерной женой, я вырастила ему прекрасных сыновей, была верной и хорошей любовницей, вела хозяйство, столько сил и здоровья положила на нашу семью".
Приняв это решение, она подает нижнюю часть булочки мужу, а у самой рука дрожит - нарушение 30-летней традиции!
А муж, взяв булочку, сказал ей:
"Какой неоценимый подарок ты мне сделала сегодня, любимая! 30 лет я не ел свою любимую, нижнюю часть булочки, потому что считал, что она по праву принадлежит тебе"

[Айсабина]

Друзья

Жили-были два соседа. Пришла зимушка-зима, выпал снег. Первый сосед ранним утром вышел с лопатой разгребать снег перед домом. Пока расчищал дорожку, посмотрел, как там дела у соседа. А у соседа - аккуратно утоптанная дорожка.
На следующее утро опять выпал снег. Первый сосед встал на полчаса раньше, принялся за работу, глядит - а у соседа уже дорожка проложена.
На третий день снегу намело - по колено. Встал еще раньше первый сосед, вышел наводить порядок... А у соседа - дорожка уже ровная, прямая - просто загляденье!
В тот же день встретились они на улице, поговорили о том, о сем, тут первый сосед невзначай и спрашивает:
- Послушай, сосед, а когда ты успеваешь снег перед домом убирать?
Второй сосед удивился сначала, а потом засмеялся:
- Да я его никогда не убираю, это ко мне друзья ходят!

[Д.И.В.]

Сообщение от Айсабина

Друзья
Второй сосед удивился сначала, а потом засмеялся:
- Да я его никогда не убираю, это ко мне друзья ходят!

Тут два выхода: либо сбежать, либо привыкнуть.

[Айсабина]

Сообщение от Д.И.В.

Тут два выхода: либо сбежать, либо привыкнуть.

можно ещё семью завести,
и дружить домами

[Д.И.В.]

Сообщение от Айсабина

можно ещё семью завести,
и дружить домами :D

Тогда и хождений будет меньше? Друзей столько не нужно, сколько написано в сообщении Айсабины.
Да, кто-то сказал, что семья, как родина - должна просто быть и всё. Может прав был. С точки зрения обычных представлений.

[Истин]

ПРИТЧА О БРАЧНОМ ПИРЕ

1 Иисус, продолжая говорить им притчами, сказал:

2 Царство Небесное подобно человеку царю, который сделал брачный пир для сына своего

3 и послал рабов своих звать званых на брачный пир; и не хотели прийти.

4 Опять послал других рабов, сказав: скажите званым: вот, я приготовил обед мой, тельцы мои и что откормлено, заколото, и всё готово; приходите на брачный пир.

5 Но они, пренебрегши то, пошли, кто на поле свое, а кто на торговлю свою;

6 прочие же, схватив рабов его, оскорбили и убили их.

7 Услышав о сем, царь разгневался, и, послав войска' свои, истребил убийц оных и сжег город их.

8 Тогда говорит он рабам своим: брачный пир готов, а званые не были достойны;

9 итак пойдите на распутия и всех, кого найдете, зовите на брачный пир.

10 И рабы те, выйдя на дороги, собрали всех, кого только нашли, и злых и добрых; и брачный пир наполнился возлежащими.

11 Царь, войдя посмотреть возлежащих, увидел там человека, одетого не в брачную одежду,

12 и говорит ему: друг! как ты вошел сюда не в брачной одежде? Он же молчал.

13 Тогда сказал царь слугам: связав ему руки и ноги, возьмите его и бросьте во тьму внешнюю; там будет плач и скрежет зубов;

14 ибо много званых, а мало избранных.

[Истин]

Верный вопрос. Автор Р.Шекли


Ответчик был построен, чтобы действовать столько, сколько необходимо, - что очень большой срок для одних и совсем ерунда для других. Но для Ответчика этого было вполне достаточно.
Если говорить о размерах, одним Ответчик казался исполинским, а другим - крошечным. Это было сложнейшее устройство, хотя кое-кто считал, что проще штуки не сыскать. Кто его создал? Чем меньше о них сказано, тем лучше. Они тоже з н а л и.
Итак, они построили Ответчик - в помощь менее искушенным расам - и отбыли своим особым образом. Куда - одному Ответчику известно.
Потому что Ответчику известно все.
На некой планете, вращающейся вокруг некой звезды, находился Ответчик. Шло время: бесконечное для одних, малое для других, но для Ответчика - в самый раз.
Внутри него находились о т в е т ы. Он знал природу вещей, и п о ч е м у они такие, какие есть, и з а ч е м они есть, и что все это значит.
Ответчик мог ответить на любой вопрос, будь тот поставлен правильно. И он хотел. Страстно хотел отвечать!
Что же еще делать Ответчику?
И вот он ждал, чтобы к нему пришли и спросили.

- Как вы себя чувствуете сэр? - участливо произнес Морран, повиснув над стариком.
- Лучше, -со слабой улыбкой отозвался Лингман.
Хотя Морран извел огромное количество топлива, чтобы выйти в космос с минимальным ускорением, немощному сердцу Лингмана то артачилось и упиралось, не желая трудиться, то вдруг пускалось вприпрыжку и яростно молотило в грудную клетку. В какой-то момент казалось даже, что оно вот-вот остановится, просто назло. Но пришла невесомость - и сердце заработало.
У Моррана не было подобных проблем. Его крепкое тело свободно выдерживало любые нагрузки. Однако в этом полете ему не придется их мспытывать, если он хочет, чтобы старый Лингман остался в живых
- Я еще протяну, - пробормотал Лингман, словно в ответ на невысказанный. - Протяну, сколько понадобится, чтобы у з н а т ь.
Морран прикоснулся к пульту, и корабль скользнул в подпространство, как угорь в масло
. - Мы узнаем. - Морран помог старику освободиться от привязных ремней. - Мы найдем Ответчик!
Лингман уверенно кивнул своему молодому товарищу. Долгие годы они утешали и ободряли друг друга. Идея принадлежала Лингману. Потом Морран, закончив институт, присоединился к нему. По всей Солнечной сиситеме они выискивали и собирали по кркпицам легенды о древней гуманоидной расе,которая знала ответы на все вопросы, которая построила Ответчик и отбыла восвояси.
Подумать только! Ответ на любой вопрос!- Морран был физиком и не испытывал недостатка в вопросах: расширяющаяся Вселенная, ядерные силы, "новые" звезды...
- Да, - согласился Лингман.
Он подплыл к видеоэкрану и посмотрел в иллюзорную даль подпространства. Лингман был биологм и старым человеком. Он хотел задать только два вопроса.
Что такое жизнь?
Что такое смерть?

После особенно долгого периода сбора багрянца Лек и его друзья решили отдохнуть. В окресностях густо расположенных звезд багрянец всегда редел - почему, никто не ведал, - так что вполне можно было поболтать.
- А знаете, - сказал Лек, - поищу-ка, я пожалуй, этот Ответчик.
Лек говорил на языке оллграт, языке твердого решения.
- Зачем? - спросил Илм на языке звест, языке добродушного подтрунивания. - Тебе что, мало сбора багрянца?
- Да, - отозвался Лек, все еще на языке твердого решения. - Мало.
Великий труд Лека и его народа заключался в сборе багрянца. Тщательно, по крохам выискивали они вкрапленный в материю пространства багрянец и сгребали в колоссальную кучу. Для чего - никто не знал.
- Полагаю, ты спросишь у него, что такое багрянец? - предположил Илм, откинув звезду и ложась на ее место.
- Непременно,- сказал Лек. - Мы слишком долго жили в неведении. Нам необходимо осознать истинную природу багрянца и его место в мироздании. Мы должны понять, почему он правит нашей жизнью. - Для этой речи Лек воспользовался илгретом, языком зарождающегося знания.
Илм и остальные не пытались спорить, даже на языке спора. С начала времен Лек, Илм и все прочие собирали багрянец. Наступила пора узнать самое главное: что такое багрянец и зачем сгребать его в кучу?
И конечно, Ответчик мог поведать им об этом. Каждый слыхал об Ответчике, созданном давно отбывшей расой, схожей с ними.
- Спросишь у него еше что-нибудь: - поинтересовался Илм.
- Пожалуй, я спрошу его о звездах,- пожал плечами Лек. - В сущности, больше ничего важного нет.
Лек и его братья жили с начала времен, потому они не думали о смерти. Число их всегда было неизменно, так что они не думали о жизни.
Но багрянец? И куча:
- Я иду! - крикнул Лек на диалекте решения-на-грани-поступка.
- Удачи тебе! - дружно пожелали ему братья на языке величайшей привязанности.
И Лек удалился, прыгая от звезды к звезде.

Один на маленькой планете, Ответчик ожидал прихода Задающих вопросы. Порой он сам себе нашептывал ответы. То была его привилегия. Он з н а л.
Итак, ожидание. И было не слишком поздно и не слишком рано для любых порождений космоса прийти и спросить.
Все восемнадцать собрались в одном месте.
- Я взываю к Закону восемнадцати! - воскликнул один. И тут же появился другой, которого еще никогда не было, порожденный Законом восемнадцати.
- Мы должны обратиться к Ответчику! - вскричал один. - Нашими жизнями правит Закон восемнадцати. Где собираются восемнадцать, там появляется девятнадцатый. Почему так?
Никто не смог ответить.
- Где я? - спросил новорожденный девятнадцатый. Один отвел его в сторону, чтобы все рассказать.
Осталось семнадцать. Стабильное число.
- Мы обязаны выяснить, - заявил другой, - почему все места разные, хотя между ними нет никакого расстояния.
Ты здесь. Потом ты там. И все. Никакого передвижения, никакой причины. Ты просто в другом месте.
- Звезды холодные, - пожаловался один.
- Почему?
- Нужно идти к Ответчику.
Они слышали легенды, знали сказания. "Некогда здесь был народ - вылитые мы! - который з н а л. И построил Ответчик. Потом они ушли туда, где нет места, но много расстояния".
- Как туда попасть? - закричал новорожденный девятнадцатый, уже исполненный знания.
- Как обычно.
И восемнадцать исчезли. А один остался, подавленно глядя на бесконечную протяженность ледяной звезды. Потом исчез и он.

- Древние предания не врут, - прошептал Морран. - Вот Ответчик.
Они вышли из подпространства в указанном легендами месте и оказались перед звездой, которой не было подобных. Морран придумал, как включить ее в классификацию, но это не играло ни какой роли. Просто ей не было подобных.
Вокруг звезды вращалась планета, тоже не похожая на другие. Морран нашел тому причины, но они не играли никакой роли. Это была единственная в своем роде планета.
- Пристегивайтесь сэр, - сказал Морран. - Я постараюсь приземлиться как можно мягче.

Шагая от звезды к звезде, Лек подошел к ответчику, положил его на ладонь и поднес к глазам.
- Значит, ты Ответчик.
- Да, - отозвался Ответчик.
- Тогда скажи мне, - попросил Лек, устраиваясь поудобнее в промежутке между звездами. - Скажи мне, что я есть?
- Частность, - сказал Ответчик. - Проявление.
- Брось, - обиженно проворчал Лек. - Мог бы ответить и получше... Теперь слушай. Задача мне подобных - собирать багрянец и сгребать его в кучу. Каково истинное значение этого?
- Вопрос бессмысленный, - сообщил Ответчик. Он знал, что такое багрянец и для чего предназначена куча. Но объяснение таилось в большем объяснении. Лек не сумел правильно поставить вопрос.
Лек задавал другие вопросы, но Ответчик не мог ответить на них. Лек смотрел на все по-своему узко, он видел лишь часть правды и отказывался видеть остальное. Как объяснить слепому ощущение зеленого?
Ответчик и не пытался. Он не был для этого предназначен.
Наконец Лек презрительно усмехнулся и ушел, стремительно шагая в межзвездном пространстве.
Ответчик з н а л. Но ему тебовался верно сформулированный вопрос. Ответчик размышлял над этим ограничением, глядя на звезды - не большие и не малые, а как раз подходящего размера.
"Правильные вопросы... Тем, кто построил Ответчик, следовало принять это во внимание, - думал Ответчик. - Им следовало предоставить мне свободу, позволить выходить за рамки узкого вопроса".
Восемнадцать созданий возникли перед Ответчиком - они не пришли и не прилетели, а просто появились. Поеживаясь в холодном блеске звезд, они ошеломленно смотрели на подавляющую грамаду Ответчика.
- Если нет расстояния, - спросил один, - то как можно оказаться в других местах?
Ответчик з н а л, что такое расстояние и что такое другие места, но не мог ответить на вопрос. Вот суть расстояния, но она не такая, какой представляется этим существам. Вот суть мест, но она совершенно отлична от их ожиданий.
- Перефразируйте вопрос, - с затаенной надеждой посоветовал Ответчик.
- Почему здесь мы короткие, - спросил один, - а там длинные? Почему там мы толстые, а здесь худые? Почему звезды холодные?
Ответчик все это знал. Он понимал, почему звезды холодные, но не мог объяснить это в рамках понятий звезд или холода.
- Почему, - поинтересовался другой, - есть Закон восемнадцати? Почему, когда собираются восемнадцать, появляется девятнадцатый?
Но, разумеется, ответ был частью другого, большего вопроса, а его-то они и не задали.
Закон восемнадцати породил девятнадцатого, и все девятнадцать пропали.

Ответчик продолжал тихо бубнить себе вопросы и сам на них отвечал.

- Ну вот, - вздохнул Морран. - Теперь все позади.
Он похлопал Лингмана по плечу - легонько, словно опасаясь, что тот рассыплется.
Старый биолог обессилел.
- Пойдем, - сказал Лингман. Он не хотел терять времени. В сущности, терять было нечего.
Одев скафандры, они зашагали по узкой тропинке.
- Не так быстро, - попросил Лингман.
- Хорошо, - согласился Морран.
Они шли плечом к плечу по планете, отличной от всех других планет, летящей вокруг звезды, отличной от всех других звезд.
- Сюда, -указал Морран. - Легенды были верны. Тропинка, ведущая к каменным ступеням, какменные ступени - во внутренний дворик... И - Ответчик!
Ответчик представился ис белым экраном в стене. На их взгляд, он был крайне прост.
Лингман сцепил задрожавшие руки. Наступила решающая минута его жизни, всех его трудов, споров...
- Помни, - сказал он Моррану, - мы и представить не в состоянии, какой может оказаться правда.
- Я готов! - восторженно воскликнул Морран.
- Очень хорошо. Ответчик, - обратился Лингман высоким слабым голосом, - что такое жизнь?
Голос раздался в их головах.
- Вопрос лишен смысла. Под "жизнью" Спрашивающий подразумевает частный феномен, объяснимый лишь в терминах целого.
- Частью какого целого является жизнь? - спросил Лингман.
- Данный вопрос в настоящей форме не может разрешиться. Спрашивающий все еще рассматривает "жизнь" субъективно, со своей ограниченной точки зрения.
- Ответь же в собственных терминах, - сказал Морран.
- Я лишь отвечаю на вопросы, - грустно проинес Ответчик.
Наступило молчание.
- Расширяется ли Вселенная? - спросил Морран.
- Термин "расширение" неприложим к данной ситуации. Спрашивающий оперирует ложной концепцией Вселенной.
- Ты можешь нам сказать хоть что-нибудь?
- Я могу ответить на любой правильно поставленный вопрос, касающийся природы вещей.
Физик и биолог, обменялись взглядами.
- Кажется я понимаю, что он имеет ввиду, - печально проговорил Лингман. - Наши основные допущения неверны. Все до единого.
- Невозможно! - возразил Морран. - Наука...
- Частные истины, - бесконечно усталым голосом заметил Лингман. - По крайней мере, мы выяснили, что наши заключения относительно наблюдаемых феноменов ложны.
- А закон простейшего предположения?
- Всего лишь теория.
- Но жизнь... безусловно, он может сказать, что такое жизнь? - Ясно, - медленно выговорил Морран. - Он не в состоянии ответить на наши вопросы, оперируя нашими понятиями и предположениями.
- Думаю, именно так. Он связан корректно поставленными вопросами, а вопросы эти требуют знаний, которыми мы не располагаем.
- Следовательно, мы даже не можем задать верный вопрос? - возмутился Морран. - Не верю. Хоть что-то мы должны знать. - Он повернулся к Ответчику. - Что есть смерть?
- Я не могу определить антропоморфизм.
- Смерть - антропоморфизм! - воскликнул Морран, и Лингман быстро обернулся. - Ну наконец-то мы сдвинулись с места.
- Реален ли антропоморфизм?
- Антропоморфизм можно классифицировать экспериментально как А - ложные истины или В Частные истины - в терминах частной ситуации.
- Что здесь применимо?
- И то и другое.
Ничего более конкретного они не добились. Долгие часы они мучили Ответчик, мучили себя, но правда ускользала все дальше и дальше.
- Я скоро сойду с ума, - не выдержал Морран. - Перед нами разгадки всей Вселенной, но они откроются лишь при верном вопросе. А откуда нам взять эти верные вопросы?!
Лингман опустился на землю, привалился к каменной стене и закрыл глаза.
- Дикари - вот мы кто, - продолжал Морран, нервно расхаживая перед Ответчиком. - Представте себе бушмена, требующего у физика, чтобы тот объяснил, почему нельзя пустить стрелу в Солнце. Ученый может объяснить это только своими терминами. Как иначе?
- Ученый и пытаться не станет, едва слышно проговорил Лингман. - Он сразу поймет тщетность объяснения.
- Или вот как вы разъясните дикарю вращение Земли вокруг собственной оси, не погрешив научной точностью?
Лингман молчал.
- А, ладно... Пойдемте сэр?
Пальцы Лингмана были судорожно сжаты, щеки впали, глаза остекленели.
- Сэр! Сэр! - затряс его Морран.
Ответчик знал, что ответа не будет.

Один на планете - не большой и не малой, а как раз подходящего размера - ждал ответчик. Он не может помочь тем, кто приходит к нему, ибо даже Ответчик не всесилен.
Вселенная? Жизнь? Смерть? Багрянец? Восемнадцать?
Частные Истины, полуистины, крохи великого вопроса.
И бормочет Ответчик вопросы сам себе, верные вопросы, которые никто не может понять.
И как их понять?
Чтобы правильно задать вопрос, нужно знать большую часть ответа.

[Истин]

Агни Йога, 574. Люди собирались слушать Голос Учения. Часто они слышали о сокровище, им суждённом. Некоторые могли себе представить сокровище лишь как драгоценный металл. Кто-то даже сшил длинный кошель для своей доли. Но время шло, сокровище не обнаруживалось. Говорилось, что сокровище близко, но терпение было короче длинного кошеля.
Люди поручили кому-то выслушать Учение, между тем как они пойдут на базар. Пошли, сожалея о потраченном времени. Кто упустил собрать долги; кто упустил женитьбу; кто забыл осудить обидчика; кто не успел нагнать выгоды; кто не поспел к дешёвым ценам; кто утерял милость раджи. Словом, всем Учение причинило убыток.
На базаре толкались обиженные, усмехались: "Где же оно, возвещённое сокровище? Облако нам было обещано, да и то без дождя!"
Сказал Голос Учения единому оставшемуся: "Что же ты не боишься потерять базарное время? Всё будет продано без тебя, и забудут имя твоё при договорах. Кто сказал, что сокровище будет не облачным?" Ответил оставшийся: "Не уйду, ибо сокровище мне дороже жизни. Не может быть призрачным добро возвещённое".
Сказал Голос: "Не боишься ли, что умолкну?" - "Не можешь умолкнуть, ибо Ты возвещал Беспредельность". - "Не боишься ли предательства Моего?" - "Нет, мужество и свет Твои заложники". - "Не боишься ли, что сокровище на Моём языке означает западня?" - "И без слов Пространство ручается о сокровище".
Голос сказал: "Мудро ты неутомим. Там, где слышал Учение, там и Сокровище. Встань, не ходи далеко. Подними камень сиденья. Прими облако Благодати и от земли её золото. Дослушавший получает. Мужественный неотъемлем. Собравший приобщает".
Лекарство от чахотки: смола, немного литиевой воды и валериан. Сперва алоэ, но если процесс затягивается, то лекарство.
Мы судим не по кажущимся проявлениям, но по ценности суммы.

[uddiana]

На одной затерянной полянке в далеком лесу рос дивный восхитительный цветок. Каждое день он радостно встречал, игриво поблескивая капельками росы, раскрывая свои нежные лепестки и наслаждаясь солнечным теплом. Цветок был настолько красив, что обитатели леса специально приходили полюбоваться им. И он сознавал свою красоту, гордился ею. Жизнь доставляла ему только радость, и он даже и не подозревал о том, что в ней может быть нечто, что принесло бы ему еще большее удовольствие.

В то же время, на другом конце света, в другом лесу, на другой полянке рос другой цветок. Он был как две капли воды похож на первый, он также был прекрасен, всеми любим и счастлив. Его жизнь тоже была удивительной и беззаботной. И он тоже думал, что у него уже есть все, о чем только можно мечтать. И вот один богатый человек решил организовать самую большую в мире оранжерею. Он разослал своих курьеров по всему миру в поисках самых красивых цветов. Они ревностно выполняли свое задание, ходили по забытым тропам и необитаемым местам. Так получилось, что оба этих цветка были обнаружены этими гонцами и привезены в эту оранжерею. И поскольку они были очень похожи, их поставили рядом, через стеклянную стенку.

Эти цветки быстро стали изюминкой оранжереи. Люди восхищались ими и здесь, им и здесь уделялось исключительное внимание и забота. И здесь они были удивительно жизнерадостными и прекрасными.
Они раскрывались каждый день в одно и то же время, одновременно поворачивались навстречу свету, одновременно сжимались в бутон вечером. И поскольку они были невероятно похожи, каждый из них думал, что это стекло, разделяющее их - не что иное, как ЗЕРКАЛО, в котором он видит свое собственное отражение. Вскоре владелец оранжереи решил продать один из цветков, поскольку они были почти неразличимы. И когда его стали уносить, оба цветка осознали, что это их зеркало› - вовсе не зеркало, и что на самом деле судьба свела их с их второй половинкой, и что все это время они, находясь рядом, жили как единое существо, жили душа в душу.

Никто не знает, встретились ли они вновь, но их жизнь изменилась с того момента, поскольку они поняли, что в мире есть нечто большее, чем просто общее восхищение и беззаботная радость, что есть нечто особенное и притягательное.. с того момента в их жизни появилась новая цель, они стали стремиться друг к другу.

[Айсабина]

Миссия поэта

Санайи всегда считал, что поэтов с полным правом можно сравнивать с пророками и святыми. Но как-то раз он задумался над своей судьбой и пришел к печальному выводу, что почет ("маджд") и слава ("сана") есть только в его имени, а сам он этими достоинствами не обладает, да и прав на них не имеет.
Этими грустными мыслями Санайи поделился со своим другом и благодетелем Ахмадом ибн Масудом. Ходжа Ахмад стал утешать поэта, уверяя его, что у него нет оснований для печали. Но Санайи в ответ сослался на пророка Мухаммада и привел его изречение о том, что надеяться на блаженство может только тот, кто совершил добрые дела, или обладает полезными для других знаниями, или имеет потомство, которое после его смерти помолится о нем.
- У меня же ничего этого нет, - кончил свою речь Санайи.
Ходжа Ахмад не согласился с ним и рассказал по этому поводу притчу о том, как дочь Мухаммада Фатима пожаловалась отцу на свою нищету и наготу, а Пророк ответил ей, что она не видит собственного величия.
- Так и ты не видишь своего богатства! Добрые дела у тебя есть, ибо это не только материальные вещи, но и вообще любое добро, обращенное к людям, - сказал ходжа Ахмади продолжил: - Если даже только сад твоего лица цветет для друзей твоей улицы, то это уже доброе дело. У тебя же, Санайи, твои добрые дела - в твоих речах, и не в ученом пустословии о шариате, не в богословской схоластике и не в астрологии, а в твоих стихах содержится полезное знание. Твои стихи и есть твое потомство, и это потомство много лучше потомства физического.
И ходжа Ахмад, посоветовав Санайи немедленно приступить к созданию большой поэмы, обеспечил его на все время этой работы пропитанием и одеждой.
Так был написан "Сад истин".