Старый 06.06.2006, 05:49   #17
Георгий Радуга
 
Аватар для Георгий Радуга
 
Рег-ция: 16.12.2002
Адрес: г.Хабаровск Дальний Восток
Сообщения: 1,250
Записей в дневнике: 17
Благодарности: 1
Поблагодарили 32 раз(а) в 28 сообщениях
По умолчанию Ута и слепой

Рая а чей это перевод и от куда взят?

Ута и слепой.

Тусклый огонь от камина освещал маленькую келью, в которой собрались монахи. Ближе всех к огню, устремив взгляд на мерцающее пламя, сидел старец. Вид его был настолько торжественен, что вызывал чувство восторга у младших братьев. Правая рука, перевязанная холстом старой ткани, жалко свисала на груди. Иссохшие пальцы не шевелились, а левой рукой он держал посох, чтобы ощупывать стоящие рядом предметы. Он был слеп, но таинственная загадочность и высокое чувство прекрасной священной устремлённости делали его похожим на летящую птицу, уставшую и присевшую передохнуть.Все братья молчали, испытывая нестерпимое чувство тоски и тревоги за их любимого и дорого старца Экберта, решившего проделать путь неимоверно сложный и непосильный для его возраста следовать тем путём, который он себе избрал. Это внезапное решение брата Экберта проделать столь сложный путь в Наумбургский монастырь, в котором он решил провести остаток своих дней, исходило изнутри старца, и никто не мог понять и смириться с этим. Их удивило то, как он необыкновенно обрадовался, когда узнал о том, что молодая монахиня, совершая паломничество в Рим, пройдёт мимо стен монастыря Святого Георга. С большим нетерпением старец ожидал решительного часа отправиться в дальний путь. Он наклонил седую усталую голову перед огнём и, пока братья совершали вечернюю трапезу, мечтательно впал в забытье. А может он мысленно представлял путь, который ему предстояло совершить в столь преклонном возрасте и прикладывал возможность своих сил, собираясь с решимостью к поставленной цели.
Левая рука его опустилась к полу и ощупала вещи, приготовленные в дорогу. Он прислушивался к тихому голосу монахини, которая нашла мужество согласиться взять его с собой в столь далёкий и нелегкий путь. Он решил объяснить ей в пути, что слышит голос Господа, который приглашает его в Наумбург и, что его любовь к монастырю Святого Георга не имеет никаких измерений и сравнений, что нет у него перед концом своих дней ничего более важного, чем это поломничество. Ему нелегко было расстаться с братьями, которых он любил и их ответная любовь к нему придавала ещё большей уверенности в своих силах.
Наступило утро. В эту ночь в монастырских кельях долго горели свечи. Нежное чувство огромной любви к братьям томило слепого, но он слушал только своё сердце, вырывавшееся от волнения наружу.
Наконец, встав от камина и приблизившись к монахине, отец Экберт положил свою уверенную сильную левою руку в её ладонь и обследовал её, как священник обследует совесть на исповеди. Он верил в эту водящую руку, и, оглянувшись на прощание невидящими слезящимися глазами, решительно пошагал на восток. Позади слышались молитвенные сопровождения братьев и взволнованные пожелания в дорогу. Было немного странным, что прощание не было таким грустным, высокая цель вела брата Экберта.
Монахиня старалась идти медленно, чтобы не причинить сложности на пути старцу и удивлялась на то, как он решительно и ступает совсем слабыми ногами по дороге, находя каким-то непонятным образом ровный путь. Они шли медленно и он постоянно просил рассказать её о красоте окружающей природы, впитывая звуки её голоса. Часто он останавливался по пути в церкви и продолжительно молился, а затем подходил к стенам и ощупывал здоровой рукой изображения святых. Он произносил свои молебны шепотом, монахиня слышала его причитания и просьбы о прощении у Господа. Она раздумывала над судьбой старца, шагающего рядом с ней и наконец нашла смелости, сказав ему, что не должен ли он смириться с судьбой уготованной ему свыше, но вместо ответа брат Экберт молча потряс головой, горькие слезы полились из глаз несчастного слепого.
Он ещё крепче и увереннее взял её руку в свою маленькую и сухую левую ладонь.
– Прости меня, – проговорил он тихим голосом. – Мне не очень легко вспоминать и рассказывать о совершённом грехе.



Он очень долго молчал, прислушиваясь к пению птиц и шуму деревьев. Наслаждаясь с жадностью дыханием пространства он как-будто к чему -то подготавливал себя. Его голова была приподнята к небу и, казалось, он беседует с кем-то невидимым, улавливая звуки, исходящие к нему с небес. Наконец он произнёс:
– Я поведаю тебе историю, которую ты донесёшь моим братьям после моей смерти.

Я был так же молод, когда сотворил свой страшный грех. После чего, я долго ухаживал за тяжело больными в одном из монастырей. Считал, что страдания, которые мне приходилось видеть, сидя у постели больных, принесут очищение моей душе. Мне казалось, что я слышу через крики больных голос Господа, который зовёт меня к себе. Более тридцати лет я ухаживал за больными. Два раза перенёс оспу и вот однажды один паломник из Иерусалима принёс болезнь глаз, которая сделала меня слепым. Я понял, что это подарок Господа из Святой Земли. Подарок, который даётся только хорошему человеку, чтобы через страдания искупить свою вину.

Брат Экберт замолчал и тронул рукой слабую руку, лежащую беспомощно в рясе. Монахиня слушала и понимала, что продолжение исповеди его придётся ждать ещё какое-то время. Он не был полностью готов на полный рассказ.

Монахиня слышала, как по ночам слепой долго молился, прося Господа освободить его от тёмных стен. Она поражалась той настойчивости, с которой он произносил эти молитвы изо дня в день. И только перед рассветом он слегка засыпал, чтобы набраться сил для следующего дня.

На седьмой день их пути, она почувствовала, что он оживился и просил сказать, что видит она сейчас впереди за холмом, какое строительство проходит там. Это удивило её, потому что та местность, которая открылась перед ними, была действительно занята постройкой монастыря, но шума от того, что идут работы быть не могло, так их разделяло большое расстояние.
Приблизившись ближе, когда отчетливо были слышны звуки строительных работ, он необыкновенно оживился, и с какой-то удивительной лёгкостью пошагал на шум. Женщина чуть успевала за ним, не веря устремлённости и стремительности его шагов. Он приблизился к работающим и с радостью принялся ощупью выбирать камни. Слепой попросил у них инструмент и начал подбирать им камень, прикасаясь к ним, как к детям-сиротам, пытаясь приласкать каждого и вот он, будто бы нашёл то, что искал, принялся ощупью левой свободной рукой обследовать поверхность камня… Он очертил круг и внутри нарисовал ещё три круга. Камнетесы с большим удивлением и восторгом наблюдали над его действиями. Всё более и более поражаясь тому, с каким знанием и ловкостью старый брат Экберт касался камня. Он сопровождал свои действия речью знатока, строившего храмы и умеющего понимать красоту сооружения. Он говорил и сильно и уверенно так, как граф, имеющий большие планы построения, а не как старый и слепой монах, просящий милости у Господа. Она понимала, зачем он это всё делает. Он мечтал о храме торжественном и очень красивом, выискивая камни и рисуя детали, как священник подбирает слова для проповеди более доходчивые и сильные. Ей казалось, что брат Экберт понимает в своей персоне всё человечество. Рабочие и мастер были крайне удивлены речами старца, имеющего в своей натуре высокие знания архитектора и художника.
Они впитывали его слова, как обращение и совет высшего знатока строительства, после чего мастер и пригласил всех пройти к столу. За столом, где им предложили поесть, старый брат Экберт продолжал объяснять сложные и замысловатые секреты архитектурного мастерства
. Все заворожёно слушали старца. Они говорили обо всём на латинском и монахиня с трудом понимала сущность того, что они обсуждали, так мал был её запас знаний этого языка. Она понимала, что брат Экберт был в молодости строителем храмов и болезнь глаз лишила его любимого дела. Во всем чувствовалось, что брат Экберт был раннее удивительно талантлив и прекрасно знал искусство архитектуры.
Наконец они простились и под сопровождение восторженных криков строителей, отправились далее.
Выплеснув свои изумительные творческие знания, затаенные в глубине необыкновенно талантливого ума, брат Экберт стал ещё более молчаливее и казалось, что боль от ноши, данной ему Господом, сковывает его сердце.

Чем ближе они приближались к поставленной цели, тем более усиливалось волнение слепого. Однажды, на половине пройденного пути, с ними произошла необыкновенная история.

Они остановились возле стен какого-то города и прилегли на землю, чтобы передохнуть, наслаждаясь покоем и солнцем. Вдруг брат Экберт приподнял голову и начал к чему-то прислушиваться. Затем приложил ухо к земле. Монахиня удивлялась, что она не слышала и не ощущала ничего.
И вдруг из-за угла показалась крошечная маленькая дева, словно сказочная Фея, она святилась таинственной красотой и девственной чистотой, на губах её не сходила улыбка и лучики света как бы следовали за ней. В руках её был прекрасный букет цветов, парящей лёгкой походкой приблизившись к брату Экберту, дева положила бережно и осторожно цветы ему в руки. Брат Экберт весь засиял, весь лик его осветился небесным светом, он взял очень бережно её маленькую ладонь левой рукой и начал внимательно обследовать, выражая огромную благодарность. Он смотрел на её лицо, будто видел её когда-либо и теперь представлял её, как прекрасную статую, которую он смог бы вероятно сделать из камня и поставить в самое почётное место в храме, посреди таких же умных и красивых дев. Она понимала, что он слепой, стояла и не шевелилась… Затем так же внезапно удалилась. Слепой монах очень долго прислушивался к её маленьким шагам, похожим на лёгкий стремительный полёт райской птицы…

Монахиня была поражена способности его улавливать звуки, умению слышать даже полёт ангела. После этого настроение слепого значительно улучшилось. Он набрался высокой торжественности и силы для продолжения пути.
Но как день меняет ночь, так и события сменились хорошие на плохие. Однажды на пути к Наумбургу, в районе, где протекала Заале, они увидели много огня. Люди спасали жилища от пламени, копая канавы и роя ямы. Люди позвали их для помощи и монахиня принялась копать и относить землю. Путники долгое время оставались на этом месте, переживая (вместе) трагедию и только поздно вечером отправились далее. Монахиня приподняла слепого брата Экберта от огня, возле которого он очень низко опустился и пыталась уговорить остаться на отдых, но старец попросил её идти всю ночь, чтобы в пути окончить свой рассказ, ведь в ночи, они оба слепы и она сможет запомнить его рассказ лучше.
– Я не хотел умирать в монастыре и быть похороненным рядом с моими братьями, так как считаю себя недостойным этого, - продолжал слепой монах свою исповедь в мраке ночи.
– Я пытался выбросить в дым и всё плохое и сжечь это, так же когда-то я разжег огонь в своём сердце против оспы и сжёг её в себе.
Так ты меня видела возле строителей храма и поняла, что моё сердце отдано искусству, которому я обучался с детства. Я был так же молод, как ты и много путешествовал, изучая строения замков и храмов. Чтобы чему-то научиться, то необходимо увидеть и изучить строения всевозможных типов. И не хватает жизни, чтобы всему научиться. Я обожал это искусство, для меня это был как трудный алфавит, – произнёс он горько и тихо, после чего вновь притих.

– Я обожал этот камень, – начал он снова живо и радостно, – ничего не было приятнее в то время, как взять свежий кусок камня и с помощью инструментов вложить в него жизнь. Ведь из камня можно сделать что угодно. Можно сделать прекрасные цветы и деревья, которые никогда не засохнут и окна и ставни, через которые польётся солнечный свет. Можно создать великолепные двери и ступени, по которым ты будешь подниматься и ставить на них свою обувь. Можно сделать красивый стол, и поставить на него цветы, сделать стены или необыкновенный шкаф, который будет стоять между небом и землей, как берег на озере. И ещё можно сделать многое очень красивое из этого чудесного камня. Мне хотелось сооружать храмы и замки, которые будут красоваться величаво и горделиво на возвышенностях на фоне голубого неба, освящённые горячими лучами солнца, – старец говорил много, но больше молчал, пребывая в той красоте, которую имел в своём представлении и в мечтах, возвращаясь в мыслях к тем дням, когда он высекал из камня различные фигуры и раздумывал над великолепием сооружений.
Он шёл уже намного медленнее и поступь его была слабее. Брат Экберт молчал до самого Наумбурга и перед самым подходом сказал, что он соорудил там на соборе песочные часы, монахиня подтвердила, что они ещё там и он обрадовано рассказал:
Они сделаны из очень мягкого камня. Не правда ли, что они выглядят, как распустившаяся роза. Роза, которая ожидает своего часа и по ней пробегает час за часом, как тень времени. Так и люди на земле, должны ожидать своего Господнего часа, но я не мог ждать, я рождён, чтобы творить красоту и сооружать поражающие своим величием храмы. Теперь перед моим слепым взором пролетают небесные существа Габри и Михель. Я вижу их так близко, что могу прикоснуться к ним, я вижу их каждую складку на лице и могу потрогать их локоны. Я вижу сияние их глаз, в которых отражается весь мир. Они пролетают сквозь меня, как всадники на коне. Я даже видел отражение их щита. И не раз приветствовал я Святую Деву Марию, которая являлась мне в различных обликах. Мы прекрасно знаем эти все картины, перед которыми мы встаем на колени и, когда ты подводишь меня к ним, чтобы я мог в своей темноте обследовать их рукой. А когда эта девочка, которую мы видели, прошла мимо нас, я внезапно понял то, как я должен сделать статую Святой Девы Марии. И так важно то, какой будет её корона, облегающая голову, и руки, которые она протягивает, чтобы принять чудо. И как приподнимается её грудь, на которой будет лежать ответственность всего мира. Все это я почувствовал в своей темноте и знаю, как это должно быть. Чтобы мне прочувствовать камень, я должен найти его подходящей величины и положить голову на него на ночь, чтобы почувствовать, где находится его боль. Боль – это один поток, а второй .... Я не могу тебе этого сказать более, у меня не достает слов, чтобы выразить то, чем я живу, когда выделываю из камня фигуру. Сейчас я чётко вижу венок из трёх сплетений и представляю так, как он сплетён. Ты помнишь, как после долгой молитвы из меня текут слова, как чистая вода с горы. Я должен обо всем тебе напомнить, чтобы ты знала, как я себя чувствую, когда они пролетают рядом возле меня эти сущности. Значит, Господь позволил мне, чтобы я увидел их. Но когда я оставил свою мастерскую и не работал более над созданием картин из камня, потому лишён был глаз и руки. Я тот, который хотел бы молиться, но которому не даны слова. Или тот священник, чьи руки становятся бессильными и он не может поднять их над головой, – он произносил всё так легко и быстро, будто он находился вновь в том огне и дыму, из которого монахиня с силой смогла поднять его и повести далее.
Затем он вновь замолчал и начал чертить какие-то фигуры тростью, а затем улыбнувшись произнёс:
– Ты должна ещё получить своё вознаграждение, за то, что привела сюда к Наумбургу. Я подарю тебе мою обувь, которая у меня ещё в хорошем состоянии, а тебе это нужно более, чем мне. То, что она тебе подойдёт, я почувствовал по твоей руке. Тебе предстоит ещё очень тяжёлый и долгий путь. Когда ты меня оставишь в наумбургском Соборе, ты сможешь шагать более быстрее и сможешь пресечь Альпы ещё до первого снега, – после этих слов он вынул из-за пазухи большую бумагу, на которой был план строительных работ и попросил записать всё важное и необходимое.
Так иногда достраивается старая церковь новым сооружением, называемым хором, который становится выше и красивее. Так случилось и в Наумбургском Соборе, когда по желанию графа было решено выстроить западный хор. Я слышал уже много лет назад, что хор совсем готов. И мне очень хотелось бы увидеть его, потому что именно в Наумбурге свершился мой подъём и моё падение. А завтра я смогу услышать, как звучат там голоса, как звук отдаётся в стенах и почувствовать ногами и коленами камни. Там, в прекрасном соборе я уже поставил на нескольких камнях свой знак. Я часто уходил в мастерскую мастера и смотрел за его работой, там он рисовал и решал. Иногда к нему приходили нетерпеливые господа и что-то объясняли ему, а он впитывал всё это в себя и обдумывал, чтобы что добавить или убрать из своих творений. Мы редко заходили к нему для мелких дел. Он нас учил делать наброски. Однажды мастер позвал меня к себе и спросил о том, как долго я у него нахожусь, после чего пригласил остаться у него помощником. Тогда только впервые я увидел его сосредоточенного в работе, а не приказывающего и исправляющего ошибки. Только тогда я понял, что ему, так же как и нам приходится проделывать огромный труд. Он дал мне много рисунков и попросил, чтобы я изучил их. И тогда воочию предстал передо мной тот готовый собор. И тогда, я начал жить и понимать всё иначе, как в каком-то волшебном мире. Мастер работал над статуями для хора. И он предложил мне сделать небольшую вещь и я принялся выполнять её прикладывая все свои силы, во всём подражая мастеру. И это было похоже на несение ноши на гору. Если нуждаешься в силе и при каждом шаге думаешь про следующий шаг. Так и я, не выходя, молча работал в мастерской и начал бояться, что потеряю свою речь, потому что все ученики видели меня редко, а мастер по праздникам показывал свои работы. Он жил в какой-то туче своих дел и мыслей, которые застывали на его лице, а кроме того, он опасался, что не успеет закончить своё дело.
Мастер приготовился к изображению двенадцати статуй и фигур. Маркграфинь и графов, которые пожертвовали свои деньги на строительство этого собора. Но они не нуждались в коронах и нимфах, так как, они не были святые. Он записывал слова господ и советы в книжечку, в которой были собраны красивые придворные песни об этих людях. Это были прекрасные слова и ранее я их помнил наизусть. Мастер придумывал свои скульптуры так, как будто они сошли со страниц книги и пришли послушать собрание. Многие уже были начертаны на камнях, но стоял ещё один нетронутый камень в углу. Часто мастер пел куплеты песен и я старался подпевать, помогая ему. Иногда он работал в день над двумя фигурами. Я прикладывал все усилия, чтобы поспевать за всеми движениями мастера, вкладывая мысли в формы.
Однажды, в конце лета, мастер взял меня с собой на прогулку, чтобы вынести наружу тишину, которую он получал в мастерской. Он говорил, что видит, как я старательно выполняю все указания и подражаю ему во всём и он очень рад этому. Но, важно то, что они закончили скульптуру графа Эккегарда, а поскольку это двойная скульптура, то известно ли мне, что скульптура женщины стоит уже давно тем одиноким серым камнем в углу. Она лишь только слегка стесана, но мастер не мог решиться в том, как она должна выглядеть. Он сказал, что не может найти второй голос к этой военной песне маркграфа. Мастер сказал, что я молод и мой голос ещё лёгок. И создание статуи маркграфини Уты он доверяет мне. При этом мастер несколько раз повторил, что я должен путешествовать, чтобы подобрать для своей статуи подходящий облик.

Когда на следующий день мы прощались, то мастер сказал мне о том, что я не смогу так скоро найти то, что желаю видеть, но должен одно помнить, что никогда не надо жалеть потерянный день, необходимо быть терпеливым самим с собой. С этим наказом я отправился радостный в путь, держа перед глазами строгий облик Эккегарда, который знает всё, как строгий судья. Могущий прослушивать спор и выносить приговор. Знающий, кто из солдат сможет для него приготовить щит и меч. Но более всего меня в то время окрыляла радость в том, что я смогу создать статую для хора и украсить ею собор.
Но по воле случая, мне не пришлось долго искать. Имея поручение от мастера, я должен был принести для одного богатого графа рисунок его герба. По прибытии в замок, мне пришлось какое-то время пребывать в ожидание хозяина, который находился в далёкой поездке. Чтобы не терять времени я принялся за рисунки и создание различных набросков. Мне доставляло удовольствие показывать свои работы людям в замке и принимать всевозможные похвалы, которые возбуждали мои чувства,
свойственные молодому возрасту.
И вот, когда господин вернулся, я разложил на столе все свои рисунки, и обернулся к окну, пребывая в мысленных мечтах, что скоро окончу с графом дела, и, получив на бумаги печать, смогу двинуться в путешествие. Но быстрее, чем облака пробегают по небу, пришло то, что я искал. Граф пригласил свою жену показать рисунки, которые я приготовил. Я почти не слышал того, что он мне сказал, я впитывал глазами женщину, вошедшую в зал, и думал лишь о том, чтоб не забыть ни одного её движения. Она смотрела на меня, как необыкновенно талантливого гостя, а я не мог оторвать своего взгляда от неё. Граф принял, наверно, меня за чудака. Он очень скоро вывел меня из моего заблуждения, тем как грубо и сердито начал разговаривать со мной. Он говорил голосом всадника, делая на рисунки ногтем какие-то штрихи. Я испугался его, так же, посмотрев на его супругу, заметил страх в её облике. Она взяла правой рукой своё пальто и, поджав губы, немного отвернулась. Левая рука её поддерживала подол пальто, она прижала её к груди так, будто там она прятала розы. Эта поза её прекрасного облика обворожительной красотой пленила моё сознание и, посмотрев на господина, раскрасневшегося от вина и еды, я вспомнил строгое и мужественное лицо Эккегарда из Наумбургской мастерской. Мне показалось, что Ута вошла в этот облик на какое-то мгновение, чтобы я её истинно воссоздал из камня. Меня осенила мысль, что мне необходимо вернуться в Наумбург и приступить к работе. Перевернув лист, я начал рисовать новый герб крупным планом, как того хотел господин и, слушая их голоса за своей спиной, учился по голосу воссоздавать облик. Всеми силами прослушивал я всё, пока завершал свою работу и слышал падение пальто и, казалось, видел лицо и видел руки. Всё было как во сне. Граф остался очень доволен, прося принести печать и воск. Дама ушла, тихо простившись.
Я тут же принялся рисовать, не смыкая глаз до рассвета. Я боялся, что из моей памяти уплывёт это чудное видение с нежно приподнятым воротом пальто и прекрасно поджатыми губами. Гора рисунков с лицом и фигурой женщины возвышалась на моём столе. Вечером я был уже в мастерской и, передав рисунок герба мастеру, поспешил к своему камню. Мастер ничего не спросил и позволил мне работать в его мастерской, но я чувствовал, что нахожусь один. Затем, я купил на рынке самую лучшую ткань, и сотню раз обследовал её всю до складок. После чего ещё несколько раз просмотрел фигуры, сделанные мастером, пока не познал их как собственное тело. Внутри я старался смахнуть всё, как пыль, чтобы приступить к собственной картине. С трепетом сердца я взял молоток и приступил к своему камню. День и ночь я не отходил от него, пока не появились контуры, пока не появилась эта сущность, которая себя немного отворачивает. К тому времени был готов уже герб, заказанный графом, я радостно отправился отвезти им, чтобы ещё раз просмотреть мелкие детали одежды госпожи. Но они в зимнее время года отдыхали за горами и управляющий имением, восторженный моей работой, доверчиво показал мне ткань и корону, которую должна была носить моя картина. Так я смог добавить к моему рисунку из увиденного, но меня мучил вопрос о том, как должно было выглядеть лицо графини. Разные покрытия я делал сотню раз и все время возвращался назад, пытаясь найти взгляд, которым она смотрела в мир. По моим наброскам были видны со стороны высокий лоб и правильной формы нос, а особенно очаровывали очень красивые губы, слегка странно поджатые. Я сходил с ума, лицо должно было открыться из-за закрытого тела, как цветок. Было всё прекрасно, торжественно по-графски, но если я старался уточнить, то картина сливалась, но не окрывала свои глаза. Мне теснило грудь от того, что не хватало воздуха, так болело сердце в поисках нужного облика.
Однажды мастер сказал мне, что делая скульптуру нельзя думать, что ты закончил её как дорогу. Что я должен немного поспать и пройтись. Обойдя все церкви, я останавливался возле каждой Девы Марии, чтобы напитаться каждым её обликом. Она улыбалась своему младенцу или плакала над его распятием. И все казалось в то время недосигаемым, так как Ута не была иконой, она должна была стоять рядом с графами и графинями в одном едином сочетании. И вот я начал пробную работу над камнем понемногу, частица за частицей выискивая детали и позу, тело, покрытие ткани и руку в этом прекрасном таинственном движении. И понимал, что мастер был прав в том, что мне с моей молодостью достаточно прибавить чувство любви, чтобы получить желаемую фигуру, создать живое лицо. Но угнетало то, что графиня смотрела на меня из под короны независимо и холодно куда-то вдаль.
Я чувствовал Уту всем своим сердцем, пребывая с ней в её времени. То, что она не была очень набожной, как мерзла под этим холодным небом и то, как она не хотела становиться старой.
Понимая её сущность, я не мог оставить её одну даже на ночь, идя ночью к своему камню, я касался фигуры губами и виском, постигая тайну чужих глаз и пытаясь почувствовать не живёт ли в её полных губах сладкий воздух. Всё стараясь сделать лучше и лучше свою картину, переносил в неё всё знакомое и слышанное мною. И чем ближе подходил день, когда я должен был показать мастеру свою фигуру, тем больнее становилась в сердце печальная заноза о потери её. Это изображение статуи приняло силу надо мной и я потерял все остальные ценности.
Мастер не торопил меня с работой. Я уже пререстал делать и только разговаривал со своей Утой. Заметив это, мастер позвал меня и сказал, что у него есть ко мне какое-то дело.
Он предложил мне пройтись и послушать проповедника, пребывающего в это время рядом с Наумбургом. Мне стало страшно, что я сделал что-то не так, но он улыбнулся и сказал, что я могу слушать и рисовать проповедника, так как он должен создать картину Апостола и ему надо иметь кое-какие зарисовки.
Пару дней шёл я за Святым Отцом и меня ничего не затрагивало, слова проходили мимо меня, как мимо сознания человека проходят картины, которые списаны с чужого образца. Но вот однажды он заговорил сильно и это было обличение меня так, как будто он раскрывает мои грехи, словно он всю зиму простоял за моей спиной. Он назвал меня служащим, поклоняющимся идолу, пронзая моё сердце словами, сразив окончательно. Действительно, я сделал картину, чтобы молиться на неё. Он сказал, что " верный забывает и потеряет, не придавая значения тому, что суждено быть, а неверный собирает себе в тишине золото, делая своим алтарем". Так я почувствовал тут, перед народом, что сотворил себе такой алтарь своим инструментом. Тут же передо мной стоял тот, кто предлагал мне уничтожить этого кумира, затем раскаявшись в грехах служить Господу. Назад вернулся я потерянный и разбитый, долго молясь под солнечными часами Собора, чтобы прийти к правильному решению и хотелось войти в храм и уничтожить эту красоту, созданную моими руками, уничтожить в себе навсегда скульптора. Мне не хватало сил пойти в мастерскую, взглянуть на этот прекрасный образ Уты. И только в темноте я смог подняться в мастерскую, почувствовав силу сломать свою скульптуру. Мастер не спал, а работал над цифрами и чертежами.
Увидев его спокойный вид и услышав тихий голос, я вдруг понял, что всё моё мастерство и вся моя творческая сила исходила от него и он был тем источником моего таланта, а эти руки служили лишь недостойным инструментом, забрызгав грязью великую творческую силу мастера. Значит, мне необходимо уничтожить не статую, а этот инструмент.
Когда на следующий день, при восходе солнца я услышал, как ученики поднимают по канатам скульптуру, я дал себе слово, что не буду в этот раз смотреть на статую Уты. И вот, когда статую уже достаточно высоко приподняли, я положил свою правую руку между трубой и канатом.
После госпиталя, я попросил отправить меня в самый отдалённый монастырь. Только теперь, пребывая в своей слепоте понял, что Господь не принял моей жертвы. Он дал мне талант и руки, чтобы я украшал его дома и алтари. И закрыл мне глаза, для того, чтобы в темноте я лучше смог угадать его желания. И вот теперь он позвал меня на место моей исповеди. Прошу передать моим братьям, чтобы они заключили моё имя в свою молитву…"

Потрясенная исповедальной историей слепого скульптора, монахиня несмело вводила его в Собор. Он высказал желание пройти в западный хор. Монахиня взяла его за руку и подвела к статуям Уты и Эккегарда. Она описывала ему то, что видел её взор и он волнуясь слушал, вздрагивая всем телом, как на исповеди перед Господом, а затем, встав на колени, долго и утешительно молился. Его слепой взор касался этих стен, где хранился заветный, любимый облик его прекрасной статуи Уты. Когда потушили свечи, монахиня предложила брату Экберту пройти на ночлег, но он не согласился, а попросил остаться в монастыре. После утренней молитвы он ослаб и повторял на латинском красивое высказывание о великолепном величии хора, который он слышит в высшем звучании. Это было воспевание красоты соединения небесного с земным.
После глубокой молитвы слепой брат Экберт упал на колени и потерял сознание от большой температуры. Его отнесли в госпиталь монастыря Святого Георга, где он скончался…
__________________
Света Всем Друзьям, Братьям и Сёстрам! Удачи! Счастья! Единения, Огненного Устремления! И творческого Вдохновения!
Куём Смелость и Бесстрашие, Единый Цветной Покров ткём, строим и утверждаем!
Георгий Радуга вне форума  
Показать ответы на данное сообщение Ответить с цитированием Вверх