[Amarilis]

Леонид ГОЛОВАНОВ

ЛЕОНАРДО: устремленность к всеобщему в мысли и действии.

«Познание минувших времен и познание стран мира — украшение и пища человеческих умов». С этой цитаты из рукописи Леонардо да Винчи — его так называемого «Атлантического кодекса», хранящегося в Амвросианской библиотеке города Милана, — уместно начать эту статью в память о нем. Пять с лишним столетий минуло с тех пор, как творил великий флорентиец, но и по сей день нам небезразлично все, чем он жил, чем радовался, болел и страдал.

Есть в том своя логика: классики навсегда останутся современниками всех последующих поколений. А «хорошая память, которой нас одарила природа, делает, что всякая давно минувшая вещь кажется нам настоящей» (там же). Это верно как в узком (частном, индивидуальном, личностном), так и широком (социальном, вообще историко-культурном) смысле.

История человечества течет, течет непрерывным потоком... Она не что иное, как непрерывное, безостановочное становление нового, как говорил Гераклит, невозможно войти в сей поток дважды. Но мы, вопреки очевидному, стремимся вернуться назад и как бы вновь пропустить его через себя, вновь сопережить пережитое нашими стародавними «современниками»... Угадать, обнаружить за непрерывными изменениями нечто всегда «пребывающее» в бесконечно разнообразных повседневных проявлениях.

Эпоха Возрождения была возвращением европейской культуры из мглы Средневековья к античной классике. Но то было не движение исторического потока вспять, а обращение к временно утраченным вечным ценностям, восхождением цивилизации по спирали к новым рубежам с воскрешением, возрождением положительного и открытием нового в некогда отброшенном старом. Обновлялась система духовных и нравственных ценностей, утверждалось признание высокого назначения человека и его достоинств. Об этом, в частности, и заявлял всем своим творчеством Леонардо.

Его художественные произведения славили красоту человеческой натуры, звали к полноте жизни, пробуждали добрые чувства, сеяли вокруг свет. «Живописец, — считал художник, — спорит и соревнуется с природой». Пафосом жизнеутверждения дышат все его работы — будь то законченные полотна или динамичные, выразительные эскизы, наброски на картоне, бумаге.

Его творчество самым непосредственным образом и наиболее глубоко выказывало эстетическую сторону духовности Ренессанса. Но самое главное — то была яркая демонстрация раскрепощающегося личностного начала, энергичного восхождения человека к самому себе, к полноте своей творческой сущности.


СЕРДЕЧНЫЕ ЗАМОРОЗКИ В ВЕСНУ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА


Эпоха Возрождения была, можно сказать, интеллектуальной весной человечества. Со всеми характерными капризами политической погоды переходно*го периода — с солнышком, с дождем, с «оттепелями», «заморозками» и тому подобным.

Она была «временем необычайного культурного самосознания», «новой интуицией жизни», как справедливо подчеркивал известный русский историк, культуролог и литературовед начала XX века П.М. Бицилли. «Жизнеощущение Ренессанса, — писал он, — характеризуется повышенным чувством личности как величины, прежде всего, любящей и путем любви познающей Космос и утверждающей себя в нем» (выделено мною. — Л.Г.).

Не это ли прочитывается уже при первом взгляде на большинство живописных работ Леонардо?.. Судя по ним, можно подумать, что судьба благово*лила автору. Действительно, по свидетельству современников, он «своей наружностью, являвшей высшую красоту, возвращал ясность каждой опечаленной душе».

Таков был, можно сказать, передний план. К другому, заднему плану доступ стороннему глазу был заказан. О нем можно лишь догадываться по редким намекам в интимных записях художника да... единственной картине, несколько выпадающей из общего ряда его замечательных творений. Я имею в виду неоконченного «Святого Иеронима». У ног кающегося аскета изображен лев, олицетворение силы и мужества, царь зверей, исторгающий из полураскрытой пасти страдальческий вопль в сочувствии невыносимым мукам пустынника.

Что послужило поводом для обращения к такому сюжету? Ведь аскетизм тогда повсеместно отступал... Кстати, картину Леонардо писал на широкой доске, по-видимому, не по чьему-либо заказу, а в силу внутренней потребности, в ответ на нравственные противоречия и глубокую душевную боль.

Спустя триста с лишним лет картину обнаружат по частям у случайных людей. Отломанную ее половину использовал в качестве крышки для сундука некий старьевщик, другую часть — в качестве сиденья табуретки сапожник... Затем, уже опознанная и воссоединенная, эта картина станет особо чтимой собственностью Ватикана.

Сила экспрессии трагической фигуры, запечатленной на ней, такова, что, несомненно, перед нами неформальное, искреннее решение. Никакая, пусть даже самая талантливая имитация не скрыла бы фальши. Поэтому нельзя согласиться с мнением, будто картина представляет собою лишь «сухую анатомическую штудию»*, — перед нами потаенные мысли и переживания самого автора.


БЫЛ ЛИ ЛЕОНАРДО ФИЛОСОФОМ?


Да считал ли он себя таковым? И если так, то в каком смысле? В том ли, что вкладывало в него большинство его современников?

Нет. Ведь философия действительно была тогда «служанкой богословия». Мало того — в сознании многих даже сестрой теологии. Если не ею самой.

Чтобы должным образом понять взгляды мыслителя, необходимо вспомнить, каким было «поле» господствующего в его окружении сознания.

Европа вступала в качественно новую фазу своей истории, отрицавшую феодальный строй с его жесткой церковностью. Ищущая мысль, всецело отдававшая себя Богу и растворявшая личность в служении Ему, теперь обратилась к реальному миру во всех его проявлениях, в том числе к человеку с его необычайно сложным внутренним миром, многообразными физическими и умственными потребностями, с чувственными радостями и печалями. Под знаком гуманизма развертывалась светская образованность, подчеркнуто отмежевывавшаяся от богословско-схоластической учености.

Леонардо получил домашнее образование, направлявшееся его отцом, нотариусом по профессии. Домашняя, по преимуществу светская библиотека служила для него источником умственной пищи. Общение его отца с представителями самых разных социальных кругов также «подпитывало» впечатлениями юный ум.

Фундаментальной основой, на которой вырастало Возрождение, была городская жизнь. Носителем новой идеологии, выражавшей интересы восходящих социальных групп, стало бюргерство — нарождавшаяся буржуазия, противостоявшая как дворянству и духовенству, так и простым труженикам. Такой была среда, в которой вырастал будущий художник.

ДУХ ЭПОХИ

Свежий ветер перемен не минул даже самых консервативных умонастроений. Ростки нового органично вырастали и в недрах самой теологии — живой мысли становилось тесно в былых богословских одеждах.

В ряду наиболее ярких представителей новых идейных веяний первым следует назвать Николая Кузанского (1401—1464). Посвятив себя священнической деятельности, он поднялся до высшей (если не считать Папу) ступени католической иерархии, получив сан кардинала. За своими повседневными церковными заботами он находил время для занятий философией и математикой, в этих его работах сквозили пантеистические мотивы (см., например, трактат «Об ученом незнании»),

Человека, трактуемого как часть природы, Кузанец (как его нередко называют) именовал «конечно-бесконечным»: он конечен как земное телесное существо и бесконечен как сущность духовная (божественная). «Как Бог развертывает из Себя все многообразное богатство природных вещей, — писал он, — так и человеческий ум развертывает понятия, свернутые в нем».

Пафос Возрождения как нельзя лучше выразили восторженные слова философа Джованни Пико делла Мирандолы (1463—1494): «О, высшая щедрость Бога Отца! О высшее и восхитительное счастье человека, которому дано владеть тем, чем пожелает, и быть тем, кем хочет!»

Это цитата из его сочинения «De hominis dignitate» (лат. «О достоинстве человека»), написанного как вступительное слово к публичному диспуту, намеченному на весну 1487 года в Риме. Диспут был запрещен Папой Иннокентием VIII, однако заранее написанная речь пошла «гулять» по университетам Италии. Пронизанная высокими идеалами и горячими чувствами, она призывала людей осознать свое предназначение и осуществлять себя в способности творить свою судьбу и безгранично совершенствовать собственную природу.

Сам Леонардо, как человек, по собственному признанию, без «книжного образования» — не прошедший систематического обучения в каком-либо из официальных образовательных заведений, — оставался в стороне от философских ристалищ. Однако, при его многообразных знаниях, он не чурался животрепещущих проблем.

К «гуманистам», всецело занятым культивированием «благородных» искусств и высокоумными разговорами о «божественных вещах», Леонардо относился настороженно и не включался в их споры. В те дни, когда речь Пико делла Мирандолы ходила по рукам, Леонардо работал над конной статуей отца правителя Милана, делал многочисленные рисунки, лепил модели...

Тогда же по заказу герцога писал картину «Мадонна в скалах» — произведение, которое вскоре потрясет весь мир совершенством исполнения, душевной ясностью, уравновешенностью композиции, выразительностью образов.

Одновременно что-то проектирует, экспериментирует; выступает как архитектор, гидротехник, мелиоратор... Придуманные им механизмы приводят в восторг его близких. Чтобы сохранить «главный дар природы, то есть свободу», он изобретает наступательные и оборонительные средства для государств, «осаждаемых тщеславными тиранами». Принимает участие в конкурсе на постройку купола миланского собора. В его записках мы находим меткие замечания по вопросам математики, механики, геологии, географии, метеорологии, химии, оптики, астрономии, анатомии и физиологии человека и животных, по медицине, ботанике...

«Мудрость есть дочь опыта», — считал Леонардо. Опыта практического, но не стихийного и слепого взаимодействия человека с окружающим миром, а сознательно устремленного к познанию сущего. И притом — «оснащенного» теорией, математикой.

И в живописи он тоже видел, прежде всего, опыт — опыт познания, в котором человек утоляет свою любовь к этому миру. Любящий, писал он в своих заметках, движим любимой вещью.

В творчестве, по мнению Леонардо, происходит соединение любящих сторон — природы (мира) и человека.

Искусство же освоения мира для Леонардо было едино — художественно-эстетическое, инженерно-техническое и научно-познавательное. О сознательной диалектике сущего философы еще не задумывались (заговорят лишь более трех столетий спустя), но она уже питала воззрения великого художника, естествоиспытателя и изобретателя на чувственный мир, в котором он открывал устойчивые связи и красоту — и стремился миру же вернуть открытое им.

Но и любовь, считал Леонардо, есть дочь познания. В этом «брачном отношении» с природой (выражение Пико делла Мирандолы) — вся суть постижения вещей, суть восхождения к истине.

Подражание творениям природы (точнее, следование ее законам), а еще более — стремление в своем сознательном творчестве превзойти их — вот в чем виделось ему собственное предназначение.

Поэтому не в книжных премудростях, а в живом творчестве искал он философию, принимая за таковую и живопись. В своем «Трактате о живописи» он писал, что она «в состоянии сообщить свои результаты всем поколениям Вселенной... она не нуждается, как письмена, в истолкованиях различных языков, а непосредственно удовлетворяет человеческий род..».

Леонардо называл Бога «Первым Двигателем», «Верховным Художником». И языком своих художественных образов говорил с представителями всех сословий о высоких истинах: «Взгляни на свет (имеется в виду Вселенная, мир. — Л.Г.) и вглядись в его красоту, — писал он. — Мигни глазом, глядя на него, — тот свет, который ты видишь, раньше не был, и того, который был, теперь уже нет. Что его воссоздает. если Создатель непрерывно умира*ет?» (подчеркнуто мною. — Л.Г.)

Поразительная фраза! Подобных ей немало в записках Леонардо да Винчи. В ней — одна из узловых философских идей, прямо связанная с главной категорией диалектики — категорией становления. И разве вся многообразная деятельность Леонардо не олицетворяет фундаментальный, объективный смысл названной категории?

Его творчество не просто отражало свое время

Оно и творило его. Равно как и он сам был творим этим временем. Его рукой эпоха выводила свои письмена. Мир неустойчив, изменчив, текуч, природа находится в непрестанном движении, непрестанном рождении и умирании — и человек с его многообразными отношениями и связями каждое мгновение и тот — и уже не тот. Так и художник, утверждая себя в качестве творца, неутомимо заявляя о своем изначальном праве творить, нечто находит, созидает, обретает и одновременно нечто отрицает, меняет, разрушает. Отбрасывает обретенную конечную форму, преступает им самим же раздвинутые границы, выходит за собственные пределы.

Леонардо не был исключением — многосторонность творческих сил была типична для многих его современников. Но в нем наиболее выразительно проявилась эта особенность эпохи. Он был гениальным ученым-естествоиспытателем, обогатившим все отрасли современного ему естествознания глубокими наблюдениями и проницательными догадками. Его могучий талант инженера был соизмерим с его замечательной художественной одаренностью.

Религиозному догматизму и натурфилософским спекуляциям Леонардо противопоставил трезвый, ясный, как и его художественные произведения, об*раз мышления, ориентированный на познание объективной реальности. «Многие, — писал он в своих заветных страницах, — будут считать себя вправе уп*рекать меня, указывая, что мои доказательства идут вразрез с авторитетом некоторых мужей, находящихся в великом почете, почти равном их незрелым суждениям; не замечают они, что мои предметы родились из простого и чистого опыта, который есть истинный учитель».

Он был врагом тщеславия и себялюбия, за которыми, как правило, следуют бесчеловечность и жестокость. Он был нетерпим к тем, кто ради удовлет*ворения своей прихоти готов уничтожить Бога вместе со всей Вселенной.

В его биографии, написанной итальянским архитектором Джорджо Вазари (1511—1574), есть такие строки: «...Философствуя о явлениях природы, он стремился постигнуть свойства трав, продолжая в то же время наблюдать движение неба, бег Луны и пути Солнца». За этими строками в первом издании (1550 г.) следовала фраза: «Вследствие всего этого он создал в уме своем еретический взгляд на вещи, не согласный ни с какой религией, предпочитая, по-видимому, быть философом, а не христианином». Уже в издании 1568 года автор убрал эту фразу, сославшись на то, что якобы был «плохо осведомлен» о взглядах Леонардо на этот предмет... Но, как гласит русская поговорка, «слово не воробей: вылетит — не поймаешь».

ЕГО ВДОХНОВЛЯЛИ МЫСЛИ О ГЕОМЕТРИИ,

развиваемые тогда, прежде всего, Николаем Кузанским. Хотя и направлены были эти мысли на выяснение теологических вопросов, связанных с Божественной сущностью, с ее таинственными «похождениями» и связями с сотворенной природой. Но вот что примечательно: делая выписки из работ Кузанца, а также других современных ему философов, равно как и из сочинений античных мыслителей, Леонардо опускал все, что было связано с богословием, и обходил имя Бога...

Леонардо да Винчи одним из первых сформулировал принцип философского и естественнонаучного детерминизма, то есть закон причинной обусловленности всех явлений, сознательно противопоставив его телеологии (идеалистическому взгляду, согласно которому ход вещей заведомо предопределен сверхсущностной целью — «телос» по-гречески означает результат, завершение, цель). Телеология почти безраздельно господствовала не только в религиозной схоластике, но и в натурфилософии Средневековья. Природа полна бесчисленных причин, отмечал он и призывал к диалогу с ней на языке эксперимента:

«Опыт никогда не ошибается, ошибаются только суждения наши, которые ждут от него вещей, не находящихся в его власти... Оставьте опыт в покое и обратите жалобы на собственное невежество...»

От детерминизма, трактуемого в ту пору механистически (да и могло ли быть иначе, когда механика была в авангарде познания?), Леонардо поднялся до осознания закономерности как объективного факта: «О чудесная необходимость, ты с величайшим умом понуждаешь все действия быть причастными причин своих, и по высокому и непререкаемому закону повинуется тебе в кратчайшем действовании всякая природная деятельность!»

По убеждению Леонардо, все стороны действительности подчиняются численным отношениям, обнаруживают математические пропорции: «Пусть не читает меня тот, кто не является математиком согласно моим принципам... Тот, кто порочит высшую достоверность математики, тот питается сумбуром и никогда не заставит умолкнуть противоречия софистических наук, которые учат вечному крику...»


«НАУКА — ПОЛКОВОДЕЦ, ПРАКТИКА — СОЛДАТЫ»

Заразителен оптимизм Леонардо да Винчи с его верой в познавательную и практическую силу науки: «Влюбленный в практику без науки — словно кормчий, ступающий на корабль без руля или компаса; он никогда неуверен, куда плывет...» И живопись, по Леонардо, должна опираться на науку — на знание пропорций человеческого тела и законов перспективы, влияния среды на окраску предметов и так далее.

Огромно было воздействие творческого примера Леонардо да Винчи на всю европейскую культуру вообще. Не будет преувеличением, если мы скажем, что без Леонардо не было бы и Рафаэля. К сожалению, втуне пролежали его научные черновики и записки, сокрытые в разрозненных архивах в течение трех с лишним столетий.

Неизгладимый след в общественном сознании оставило его теоретико-эстетическое наследие. Леонардо вырвал живопись из цепких лап цеха прикладных ремесел, защитил и утвердил ее культурную самоценность. По его мнению, живопись — выше всех видов искусства. Она «является первой» из «наук, доступных подражанию»; «она состоит из тончайших умозрений, которых скульптура лишена полностью...». Она и первая из «наук», поскольку «представляет чувству с большей истинностью и достоверностью творения природы, чем слова или буквы...».

Изумляясь «мудрости» природы, художник восхищается ее красотой и утверждает, что изобразительное искусство порождено ею, — оно «внучка ее» (поскольку дочь — это весь непосредственно связанный с природой вещный мир, а живопись порождение его) и «родственница Бога».

В живописце Леонардо видел образ Творца Вселенной, а в живописи — инструмент творческого познания Мира. С нею и благодаря ей человек спосо*бен восходить к Всеобщему, и чем выше он в своем художественном совершенствовании, тем он ближе, по Леонардо, к Богу - С такими мыслями, уже тяжело больной, он диктовал свое завещание, в ясном сознании неминуемого конца, и каялся исповеднику, что грешен был перед Господом, недостаточно прилежен в своем главном призвании.

Казалось бы, какое дело нам, переступившим порог XXI века, в условиях нынешнего тревожного бытия, до Леонардо да Винчи? Ответ на этот вопрос — в самом факте проведения год назад в Москве, в Политехническом музее, Международной научной конференции памяти великого флорентийца. Состояние общества, в котором не исчерпаны социально-культурные инстинкты, не утрачены интересы к высшим историческим ценностям и не пропал интерес к вечным общечеловеческим темам, не может быть признано безнадежным.

Вглядываясь в давно минувшие эпохи, как в зеркало, мы соотносим увиденное там с собой; заостряем внимание на том, что способно по сию пору служить нам нравственной опорой в преодолении трудностей. И, определяя место собственной судьбы в контексте мировой истории, стремимся осмыслить и свою в ней роль.