[Д.И.В.]

Интересно, что именно в это же самое время и сама Е.П.Блаватская стремилась попасть к Учителям – так же тайно и неофициально. Через Сикким – в Тибет, где её ждали. Это было необходимо для того, чтобы восстановить психическое равновесие путем смены обстановки и с помощью тех воздействий, которые Учителя должны были произвести для неё, чтобы поправить её пошатнувшееся от постоянного перенапряжения здоровье. Вот, как она сама пишет об этом Синнетту 9-го октября из Дарджилинга, то есть через четыре дня после того, как рассказчик вышенаписанного отправился в своё путешествие (он указывает дату: 5-е октября утром). Е.П.Б. пишет:

«Как Вы узнали, что я здесь? Вы, видимо, окружены очень болтливыми друзьями. Как хорошо, что теперь нечего опасаться со стороны вашего чертова правительства и его чиновников, и я собиралась сама написать Вам и растолковать, что послужило причиной этой секретности, «которая вообще столь омерзительна вашим европейским чувствам».

Всё дело в том, что не покинь я Бомбей в обстановке величайшей секретности – ведь даже некоторые теософы, посещавшие нас, верят, что я дома, но занята и невидима, как всегда, – и не путешествуй я, так сказать, инкогнито, пока не добралась до цепи холмов и не пересела на поезд, чтобы ехать в Сикким, мне никогда бы не удалось попасть туда, оставаясь в полной безопасности и увидеть и М., и К.Х. во плоти. О Господи, к тому времени, я была бы уже мертва! О, те два блаженно счастливых дня! Это было совсем как в старые времена, когда меня навестил медведь. Очень похожая на прежнюю деревянная лачуга, домишко, поделенный на три закутка и стоящий в джунглях на четырех пеликаньих лапах; те же самые бесшумно скользящие желтые чела; тот же самый вечный звук «Буль-буль-буль» неугасимой трубки-челум моего Хозяина, давно знакомый мелодичный голос Вашего К.Х. (чей голос еще мелодичнее, а лицо еще тоньше и более прозрачно), тот же самый мебельный антураж – шкуры, подушки, набитые хвостами яков, миски для соленого чая и т.п.

Итак, когда я уехала в Дарджилинг, куда Они меня отослали, чтобы оказаться «вне пределов досягаемости чел, которые могли бы влюбиться в меня, сраженные моей красотой», как заявил мой любезный Хозяин, то уже на следующий день получила записку от уполномоченного с предостережением от поездки в Тибет!! Он запер ворота конюшни, когда лошади уже и след простыл. Очень удачно; потому, что когда эти проклятущие шесть или семь чиновников-индусов, облепившие меня словно паразиты, отправились выведывать подходы к Сиккиму, им было наотрез отказано, а Теософское Общество подверглось оскорблениям и осмеянию. Но я всё ж таки отыгралась. Я написала помощнику специального уполномоченного и сообщила ему, что у меня есть разрешение от правительства – причем отсутствие ответственности за мою безопасность со стороны правительства не имело почти никакого значения, потому что в Тибете мне было бы гораздо безопаснее, чем в Лондоне, – и что я, в конце концов, выйдя за пределы Сиккима, действительно прошла двадцать или тридцать миль, оставаясь там два дня, и ничего плохого со мной не случилось – и точка!»

Насколько серьезная опасность грозила Е.П.Блаватской? Вот что приписал сам Махатма К.Х. в конце письма тому же Синнетту, которому писала и Е.П.Б.:

«Р.S. – Наша несчастная «Старая Леди» больна. Печень, почки, голова, мозги, ноги, – все органы и конечности сражаются и щелкают пальцами перед ней на ее усилия не замечать их. Одному из нас придется «подправить ее», как говорит наш почтенный м-р Олькотт, или с нею будет плохо».

До этого Блаватская писала:

«Должна Вам сказать, что я очень и очень утомлена. Ах, как мне хочется еще раз увидеться с Вами, славной миссис Гордон и моим старым полковником, чью бабушку я могу повстречать где-нибудь в преисподней, куда я отправлюсь, если Они не подберут меня и не заставят торчать в Тибете».

Помощь, как это видно, была оказана. Но, что же пишет далее одинокий путешественник, который на свой страх и риск отправился пешком на поиски своего Учителя?