[абрикос]

[quote]

Кстати, еще о звездах: «Звезда бессмыслицы» (он же);
«И звезда с звездой не говорит» (Мандельштам).

Но все эти звезды — звезды нашего небосвода, и потому это небо — небо над нашей землею. Чужих небес не бывает, как, впрочем, и чужой Земли. Но на родной земле есть безымянные — ничьи — могилы...

И где-то на краю вопиет душа по восстановлению забытой тайны личного умирания. С тем большей силой вопиет, с чем большей основательностью скрадены эти личные смертные тайны. Как у Хармса или Введенского, например, — людей божественно чутких и человечески добрых.

Изысканный Георгий Шенгели обратил внимание на эту наворачивающуюся жуть еще раньше — сразу после 17-го, хотя и завершил спустя многие годы. Жуть, отлитая в неукоснительный сонет, становится еще тошнотней («Мать», 1933 год):

Был август голубой. Была война.
Брюшняк и голод. Гаубицы глухо
За бухтой ухали. Клоками пуха
Шрапнельного вспухала тишина.

И в эти дни, безумные до дна,
Неверно, как отравленная муха,
По учрежденьям ползала старуха,
Дика, оборвана и голодна.

В ЧК, в ОНО, в Ревкоме, в Госиздате
Рвала у всех, досадно и некстати,
Внимание для бреда своего.

Иссохший мозг одной томился ношей:
«Сын умер мой... Костюм на нем хороший...
Не разрешите ль откопать его?»

А далее (не лишне повторить) — тьмы и тьмы безмогильно-безымянно погребенных, не замеченных целой страной, страной же и убитых в лице (лучше сказать — в харях) ее куражных палачей.

Право умереть лично — попрано. И право на личную могилу — тоже. Только слово поэта может это право восстановить. И восстанавливает.


Разновеликие поэты: солнечной яркости, но и спутники солнца; лунного свечения, но и спутники Луны; фосфоресцирующие сполохи... Объединившиеся (в замысле) в антологию (точнее сказать — танатологию) XX века, но в виду неведомого, хотя и начавшегося XXI и в отсветах всех предшествующих столетий русской поэтической культуры.

...Впрочем, как бы там ни было, но... «до смерти хочется жить» (Мандельштам).

Только Поэт, умерший в собственном Про-из-ведении, в отличие от того англичанина, способен увидеть в зеркале свое отражение. И... тростью его в него — в Черного человека. В себя?

...Посмертно живой...
И мы тоже: его читатели, его со-авторы. Смертельно живые. Умираем, чтобы потом вновь и вновь...