[Elentirmo]

Выложу здесь.

Джон Рональд Руэл Толкин
"ЛИСТ НИГГЛЯ"

Жил-был однажды маленький человек по имени Ниггль, которому предстояло совершить дальнее путешествие. Ехать он не хотел, да и вообще вся эта история была ему не по душе. Но деваться было некуда: он знал, что рано или поздно придется отправиться в путь. Со сборами он, однако, не спешил.
Ниггль был художником. Правда, больших высот он не достиг, может быть, потому, что у него была масса других дел. Сам Ниггль считал, что по большей части эти дела мешают спокойно жить. Но выполнял он их вполне сносно, когда не удавалось отвертеться. А отвертеться, по его мнению, удавалось очень уж редко: законы в той стране держали народ в строгости. Были и другие помехи. Во-первых, иногда он попросту бездельничал, а во-вторых, был по-своему добросердечен. Вам знакома эта разновидность доброго сердца: оно чаще заставляло Ниггля почувствовать угрызения совести, чем сделать что-нибудь. И даже если он что-то делал, доброе сердце не мешало ему ворчать, выходить из себя и браниться (чаще всего про себя). Так или иначе, из-за своего добросердечия он частенько помогал по мелочам своему соседу, хромоногому мистеру Пэришу. Бывало, приходили и люди, которые жили подальше, и просили о помощи – он и им не отказывал. А время от времени Ниггль вспоминал о путешествии и начинал без особого рвения упаковывать вещи. Тут уж времени на живопись и вовсе не оставалось.
У Ниггля было несколько начатых картин, но все слишком большие и сложные, чтобы он со своими невеликими способностями мог их закончить. Он принадлежал к тем художникам, которые листья пишут лучше, чем деревья. Сам Ниггль, бывало, подолгу работал над одним листом, стараясь запечатлеть и форму, и блеск, и сверкающие капли росы по краям. И все же ему хотелось изобразить целое дерево, чтобы все листья его были и похожими, и разными.
Особенно не давала художнику покоя одна из картин. Началась она с листа, трепещущего на ветру, – но за листом явилось дерево и начало расти, раскидывая бесчисленные ветви и цепляясь за землю все новыми и новыми корнями самой фантастической формы. Прилетали и опускались на сучья странные птицы – ими тоже следовало заняться. А потом вокруг Дерева и позади него, в просветах между листьями и ветвями, начал разворачиваться целый пейзаж. Окрестности поросли лесом, а вдали виднелись горы, тронутые снегом. Ниггль и думать забыл про остальные картины; а некоторые из них он просто взял и приставил с боков к большой картине с Деревом и горами. Скоро холст стал таким громадным, что пришлось Нигглю раздобыть стремянку. Так он и бегал по ней вверх-вниз – здесь положит мазок, там сотрет кусочек. Если его кто-нибудь навещал, он казался вполне вежливым, но все перекладывал карандаш на письменном столе. Слушает гостя, а сам все думает о своем большом холсте. Картина помещалась в специально выстроенном высоком сарае в саду – раньше он на этом месте сажал картошку.
Ниггль никак не мог избавиться от своего добросердечия. «Вот бы мне быть потверже!» – иногда говорил он себе (а имел в виду: «Вот бы чужие беды меня не трогали!»). Но тут как раз наступило время, когда его долго никто серьезно не тревожил. «Будь что будет, но эту картину, мою настоящую картину, я обязательно допишу, а потом уж отправлюсь в путешествие, будь оно неладно», – повторял художник. И все же ему стало ясно, что нельзя без конца откладывать отъезд. Увеличивать картину больше не было возможности – настало время ее заканчивать.
Как-то раз Ниггль, отойдя на несколько шагов от картины, рассматривал ее необычайно внимательно, словно автором был не он, а кто-то другой. Он никак не мог решить, что о ней думать, и жалел, что рядом нет приятеля с готовым мнением. Картина, честно говоря, совершенно его не удовлетворяла, и все же казалась очень красивой – единственной по-настоящему прекрасной картиной в мире. В эту минуту Нигглю больше всего было бы по душе, если бы в сарай вошел его двойник, хлопнул Ниггля по плечу и сказал с очевидной искренностью: «Великолепно! Неподражаемо! Я ясно вижу, к чему ты стремишься. Продолжай работать, а об остальном не тревожься. Мы устроим тебе государственный пенсион, так что будь спокоен».
Увы, не было государственного пенсиона. Одно стало ясным: чтобы закончить картину даже при ее теперешней величине, нужно забросить все другие дела, нужно работать, упорно работать, ни на что не отвлекаясь. Ниггль закатал рукава и начал сосредотачиваться. Несколько дней он пытался ни на что другое не обращать внимания. Но тут на него свалилась целая куча забот. Дом требовал ремонта; пришлось ехать в город и сидеть на суде (Ниггль был присяжным); мистер Пэриш слег от прострела; наконец, гости появлялись один за другим. Стояла весна, и они не прочь были бесплатно пообедать поближе к природе, а Ниггль жил в очень милом домике довольно далеко от города. В сердце он проклинал их, но не мог отрицать, что сам же пригласил их еще зимой, когда прогулка по магазинам и обед у городских знакомых вовсе не казались ему «помехой». Ниггль попытался ожесточить свое сердце, но ничего из этого не вышло. Слишком много было дел, от которых он не решался отказаться, считал он их своим долгом или нет. А были и такие, которые ему приходилось выполнять, что бы он вообще не считал. Некоторые гости намекали, что Ниггль не очень хорошо следит за садом и что к нему может наведаться Инспектор. Конечно, лишь немногие из них знали о картине; сомневаюсь, чтобы они придавали ей очень большое значение. По правде говоря, картина была не из лучших, хотя, возможно, некоторые места действительно стоили внимания. Во всяком случае, дерево было странное. Единственное в своем роде. (То же можно сказать и о самом Ниггле, хотя, с другой стороны, он был совершенно обыкновенный глуповатый человек.)
Наконец, время у Ниггля стало на вес золота. Городские знакомые вспомнили, что ему предстоит нелегкое путешествие, и кое-кто из них начал вычислять, до каких пор он может откладывать отъезд. Они прикидывали, кому достанется его домик, и будет ли новый хозяин лучше ухаживать за садом.
Пришла осень, дождливая и ветреная. Стоя на стремянке в сарае, маленький художник пытался запечатлеть на холсте отблеск заходящего солнца на заснеженной вершине горы, чуть-чуть влево от Дерева. Он знал, что скоро придет пора уезжать – может быть, в самом начале будущего года. Времени только и оставалось, чтобы закончить картину, да и то не совсем: кое-где по углам он успевал лишь наметить то, что собирался написать.
Раздался стук в дверь.
– Войдите! – резко отозвался Ниггль, слезая со стремянки.
Крутя в пальцах кисть, он взглянул на посетителя. Это был Пэриш, его сосед, причем единственный; больше поблизости никто не жил. Несмотря на это, Пэриш не очень нравился Нигглю: во-первых, он часто попадал в беду и нуждался в помощи, а во-вторых, знать не хотел о живописи, зато очень критически относился к манере Ниггля ухаживать за садом. Когда Пэриш смотрел на сад Ниггля (что делал часто), видел он главным образом сорняки; если же ему случалось взглянуть на Нигглевы картины (что происходило редко), он видел только серые и зеленые пятна да черные полосы и никакого смысла не находил. По долгу соседа он не мог обходить молчанием сорняки, но никогда не высказывал своего мнения о картинах. Пэриш считал, что тем самым проявляет доброту, и не понимал, что такой доброты маловато. Куда лучше было бы, если б он помог при прополке (а то и похвалил картины).
– Ну, Пэриш, что стряслось? – спросил Ниггль.
– Я знаю, мне не следовало вас отрывать, – отвечал Пэриш, даже не взглянув на картину. – Вы, понятно, очень заняты.
Ниггль и сам собирался сказать что-нибудь в этом духе, но шанс был уже упущен. Пришлось ему ограничиться простым:
– Да.
– Но мне больше не к кому обратиться! – пожаловался Пэриш.
– Ну конечно, – вздохнул Ниггль. Это был вздох, предназначенный будто бы только для себя, но достаточно громкий, чтобы собеседник его услышал. – Чем я могу вам помочь?
– Жена уже несколько дней хворает, и я начинаю тревожиться, – сказал Пэриш. – К тому же ветер сорвал с крыши половину черепицы, и в спальню льется вода. По-моему, нужно вызвать доктора. И кого-нибудь из строительной фирмы тоже, только их вечно не дождешься. Вот я и подумал – может, у вас найдутся доски да парусина или холст: мне бы залатать крышу да продержаться день-другой. – Вот тут-то он посмотрел на картину.
– Бог ты мой! – воскликнул Ниггль. – Вот уж действительно не повезло. Надеюсь, у вашей жены обычная простуда. Я зайду через пару минут и помогу вам перенести больную вниз.
– Очень вам признателен, – весьма холодно отвечал Пэриш. – Только это не простуда. У нее жар. Из-за простуды я бы не стал вас беспокоить. Кроме того, жена уже лежит внизу. Не с моей ногой бегать вверх-вниз по лестнице с подносами... Но я вижу, вы заняты. Извините, что побеспокоил. Просто я надеялся, что вы войдете в мое положение и выберете время съездить за доктором, а заодно и к строителям, раз уж у вас нет лишнего холста.
– Конечно, – проговорил Ниггль, хотя на сердце у него лежали другие слова, – конечно, я мог бы съездить. Я съезжу, раз вы так тревожитесь. – Не то чтобы в нем заговорила совесть, просто сердце было очень мягкое.
– Я тревожусь, я очень тревожусь, – подтвердил Пэриш. – Как жаль, что я хромой.