[sntamo]

«Что же касается душевного подвига, то эта задача точно и ясно выражена предписанием Феофана Затворника: в молитве надлежит соблюдать ум в чрезвычайном внимании, сердце в трезвенности, волю в бдительности.
Рассмотрим каждое из этих правил в отдельности, особо останавливаясь, в данном случае, на том значении, которое имеет участие тела в подвиге внимания, сравнительно мало известном на Западе.
I. ПОДВИГ ВНИМАНИЯ. – Заметим прежде всего, что внимание, как духовный опыт, не сводится исключительно к тому, чтобы собрать воедино только умственное содержание человека; оно есть собирание всего бытия его в одно средоточие, благодаря чему достигается “внутрьпребывание”, освобождающее от беспрерывного потока рассудочного, дискурсивного мышления и полагающее в нем начало к пребыванию пред Лицом Вечного, в состоянии внутреннего безмолвия, покаяния и любви к Нему.
Путем к этому состоянию служит совместная дисциплина ума и тела.
Умственная дисциплина частично совпадает с подвигом трезвенности и бдительности. Для этого необходимо, во-первых: изыскать и осуществить на опыте состояние совершенного бесстрастия, равняющегося полному освобождению от влияния извне и автоматической зависимости от них, от, так сказать, привившихся человеку “механизмов”. Это и есть состояние внутреннего делания. Во-вторых: творить молитву или предаться богомыслию, отгоняя все назойливые мысли и образы, равно как и все представления, связанные с чувственным миром, которые являются преградой между Богом и человеком, препятствуют созерцанию и погружают его снова в мир обманчивых и несоразмеримых сходств и сравнений, неспособных поднять нас выше той категории, к которой они сами принадлежат, а именно – мира чувственного, мира преемственности, рассудочности и изменчивости, то есть – падшего. Это не есть сверх-душевный путь подвижничества, но благодаря ему человек обретает способность душевно подняться над уровнем видимого мира и приобщиться к утерянному им опыту сверхчувственного познания; иначе говоря, человек, преодолев эмпирическую “душевность” падшего мира, вновь вступает в область душевности бесстрастной, онтологической.
Физическая сторона подвига внимания, превосходно разработанная православными наставниками “исихастами”, мало известная на Западе, потребует более пространного объяснения.
Безмолвие (греческий термин – hsucia, означающий “мир”, “покой”), как учение, вернее, как духовная традиция достигло высшего развития своего в монастырях и скитах Афонской горы, в период между XI и XIV вв. По этому учению, внутренний покой, “безмолвие” мир являются первой необходимостью и вместе пределом достижения духовной жизни: доступный нашему наблюдению и опыту покой ума и тела открывает путь к неизреченному миру, озаренному созерцанием Бога [3].
На Западе безмолвие, исихазм зачастую понималось как свойственный Востоку вид бездеятельного равнодушия, “восточный квиетизм”. Это, конечно, ошибка, потому что мир есть не отсутствие борьбы, а отсутствие сомнений, беспокойства, колебаний и смятенности, о чем свидетельствует “умный” и духовный подвиг исихастов, – наитруднейший из всех видов подвижничестве, который, под именем подвига “бдительности и трезвения”, составляет драгоценное сокровище нашей Церкви.
Физическая сторона этого подвижничества вытекает из установления того простого факта, что всякое событие внутренней жизни отражается в соматическом плане, т.е. в теле. Тело, приметным или неприметным образом, участвует в каждом движении души, будь то чувство, отвлеченная мысль, желание или даже сверхчувственный опыт. Эта со-общность тела имеет двоякое значение: 1) оно принимает участие в усилиях человека обрести и сохранить внимание; 2) оно приспосабливается к предмету внимания – кинэстетические ощущения, деятельность гланд, напряжение двигательных мышц.
Этот двойственный процесс происходит не случайно: различные части тела принимают участие, соответствующее свойствам того или другого предмета внимания; кроме того, тот же самый предмет приводит в действие различные центры сосредоточения внимания, в зависимости от ряда условий, а именно: воспринимается ли данный предмет чувством или мыслию; побуждает ли он к действию или остается бездейственным, и, также, являет ли он собой большую или меньшую степень праведности и чистоты. Можно сказать, что предмет “прокладывать себе путь”. Исключение составляют лишь блуждающие мысли, не связанные с определенным душевным состоянием. Они безостановочно жужжат в голове, “подобно беспорядочной стае мошек”, по определению Феофана Затворника.
Но как скоро в человеке вселяется поистине господствующая мысль или всеподавляющее чувство, – так вся душевная деятельность его объединяется ими, приобретая большую связность и целостность; поле сознания суживается, но и озаряется; одновременно обнаруживается телесно-душевное “место”, средоточие центра внимания и характерные для каждого из них душевно-телесные явления….

Мысль, достаточно насыщенная чувством, приобретает значительно большую устойчивость, чем та, которая была ей свойственна ранее: внимание не улетучивается само по себе; оно ослабевает лишь с течением времени, но не потому, что умалилась сосредоточенность сознательного усилия, а в силу того, что напряженность чувства еще не слилась воедино с мыслью, и сердце не соединилось еще с умом.
Сердечное место “расположено в верхней части сердца, немного ниже левого сосца”, – согласно греческим Отцам, или немного выше, по мнению еп. Феофана Затворника, Игнатия Брянчанинова и др. Внимание устанавливается над сердцем, как бы на сторожевой вышке, откуда дух зорко наблюдает над мыслями и чувствами, стремящимися проникнуть в священную крепость, в святое святых молитвы (Феофан Затворник). Это – физическое место совершенного внимания, обнимающего одновременно и ум, и чувство.
Мысль, собравшаяся в сердце, обретает предельную скованность; оживотворенная чувством и соединенная с ним, она достигает такой энергии и силы, что ничто постороннее не способно ни качественно изменить ее, ни проникнуть в нее. Со стороны разума не требуется никаких усилий к тому, чтобы внимание не рассеялось: всей душевной деятельности сообщается центростремительное движение, влекущее ее неудержимо именно к этой точке тела, где она и водворяется, покоряясь непреодолимому могуществу того, что “более сродни душе, чем сама душа” (Николай Кавасила) – могуществу, дарующему жизнь сердцу и единение мысли. Такое “блаженное пленение”


освобождает мысль от необходимости напряженного усилия для сосредоточения на предмете внимания: она непрерывно и неустанно предается молитве и богомыслию.
Оставив позади внутреннюю борьбу, колебания и “молву”, мысль обретает ясность, проницательность, силу и лучезарность, дотоле ей неведомые. Это состояние может быть нарушено лишь по отъятии живоносной благодати Духа Святого.
Наряду с приведенными выше явлениями в области ума, сосредоточение внимания и сердечном центре отражается также и на характере чувствований: чувство становится живым, горячим и чистым; свободное от страстных волнений, оно достигает состояния полной умиротворенности, непостижимой и невыразимой. Такое чувство является собою мощь и свет; оно не только не затемняет мысли, как это свойственно эмоциям, но придает ей особую осиянность. Мысль, став живой и свободной, неизменно пребывает в состоянии полного бодрствования, ибо душе, переставшей быть самозамкнутой и предавшей себя Богу, невозможно быть бездеятельной. Однако, характер “умного” делания выявляется по-разному: иногда мысль сохраняет свою преднамеренность и либо погружается в безмолвие, либо творит молитву; в другом случае, когда даже слова молитвы рождаются сами по себе в сердце молящегося, он сознает себя невластным их изменить или нарушить их порядок; случается и так, что неизреченный мир и тишина водворяются в человеке, уже “потерявшем себя”, то есть преодолевшем узы чувственного мира, – и он созерцает, в неомраченном безмолвии всех душевных своих сил, нетварное Божественное сияние, открывающее ему тайну и мироздания, и его собственной души и тела (св. Исаак Сирин – выдержки, приведенные в книге св. Нила Сорского “Устав о жительстве скитском”, отд. 1).
Митрополит Сурожский Антоний
О СОЗЕРЦАНИИ И ПОДВИГЕ