[Друд]

В. Дудинцев "Не хлебом единым".

"Вскоре выяснилось, что профессор не может терпеть и симфоний - глух к музыке, и это сохранило для Дмитрия Алексеевича много счастливых минут. Он стал покупать дешёвые билеты в консерваторию, и там, под потолком, сидел в полном одиночестве, и в нём оживали чувства давно умерших великих людей - чувства, к счастью, записанные и потому живые навсегда. Он слушал самые искренние, самые горячие слова, обращённые прямо к нему. Однажды он пришёл на дневной воскресный концерт для школьников. Первым исполнялся второй концерт для фортепиано с оркестром Шопена, человека, чью гипсовую, совсем детскую руку он видел только что, в фойе, под стеклом. Дмитрий Алексеевич не знал ни дирижёра - маленького, курносого, с кудрявой композиторской шевелюрой, ни пианиста - грузного, лысого, в чёрном фраке. Вокруг него сидели школьники и школьницы в пионерских галстуках. Мальчишки бросали друг в друга плотно свёрнутыми и надёжно пережёванными кусочками афиш. Девятиклассницы, обещающие стать красивыми, косились на Дмитрия Алексеевича и прыскали, обняв друг дружку. И, должно быть, именно потому, что аудитория была весенняя, ещё не знающая, что такое тупая боль души, а Шопену, когда он писал свой концерт, требовалось сочувствие и ласка, - именно поэтому композитор избрал во всём зале одного слушателя - бледного, худощавого мужчину, с мягко горящими серыми глазами, с большими и сильными, но худыми кистями рук. Сперва он негромко обратился к Дмитрию Алексеевичу, и тот, вздрогнув, почувствовал, что это говорят ему. Они сразу поняли друг друга - и тогда в полный голос зазвучала повесть, которая была и повестью Дмитрия Алексеевича. Он увидел героя, сгорающего, как комета в тёмном небе, - маленького человека, с рукой десятилетнего мальчика и с гигантской силой души, который собою, своей жизнью хочет пробить что-то для множества людей. Под шорох скрипок, на этом страшном, многоликом фоне, он увидел его отчаянный поединок с низко гудящими басами.

Когда концерт окончился, Дмитрий Алексеевич вышел на улицу, сжимая в карманах кулаки. Дойдя до угла, он подумал: "Вот я пошёл в театр, вот - моя разрядка!" - и усмехнулся. Попробуй уйди от себя.

Но через несколько дней он опять купил билет в консерваторию. И на этот раз Бах в своём первом концерте сказал ему то же. Он сказал это с первых слов, с первых аккордов: человек рождён не для того, чтобы во имя жирной еды и благополучия терпеть унижение, лгать и предавать. Радость червей, пригретых солнцем, - не его удел. Для такой радости не стоит и родиться человеком, гораздо удобнее быть червём. Человек должен быть кометой и светить, не замечая того, что сгорает драгоценный живой материал."