[Роман Анненков]

Взглянем на современную поэзию с космических высот. Или глубин - кому как удобно.
Очевидно, какие-то видимые или невидимые лучи так действуют на людей, что их так и подстегивает что-нибудь сотворить. В смысле: какое-нибудь творчество в себе проявить. В итоге стихи сегодня не пишет только уж совсем ленивый!
Я лично наблюдал это чуть ли не во всех прикоснувшихся к Агни Йоге. Это, конечно, неплохо. Прямо скажем, отлично! Весь этот процесс я испытал и на себе лично. Всю его динамику - много лет.

Но тут главное понимать ОТНОСИТЕЛЬНУЮ ценность всех наших потуг. Относительно НАШЕЙ ЛИЧНОСТИ это может быть достижение, принципиальный шаг вперед. Относительно же ДОСТИЖЕНИЙ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА это может быть просто второсортная мазня, серость. Есть еще и третья относительность - искушенность читателя: далекого от представления о достижениях человечества, или в известной степени подготовленного.

Стихи - самая легкая добыча для сегодняшних горе-творцов. Много ума не надо - срифмовать двадцать строчек. Особенно когда дело касается какой-то коньюнктурной темы. В нашем случае - Агни Йоги. Сколько этих "стихотворений" я ВЫНУЖДЕН был просмотреть... Большинство - полное убожество. Стыдобушка просто! Но стыдно не писать стихи (каждое творчество ценно уже хотя бы для самого автора), а козырять ими направо и налево, тем более придавая им некий мистический ореол откровения. И еще стыднее это восхвалять.

Понимаете, какая ерунда получается: если мне не очень нравятся некоторые стихи Гумилева, Маяковского или там Евтушенко (у них тоже бывает коряво), я могу спокойно со всеми это обсудить. А вот возьмись я сейчас разбирать стихи Н.Д. Спириной (как поэта, не как философа) - и меня, вероятно, "поднимут на вилы". "Святого не замай!" Допустим вы, мои собеседники, этого не сделаете - так уже сделали другие

Однако ж, друзья мои, истина дороже. В частности, Н.К. Рерих в стихотворении "Чингисхан" пишет, что оный якобы ходил на землю Русскую, разорял ее, "такой молодец был Чингисхан". Я специально уточнял у историков - не ходил, говорят, Чингис на Русь. Да и в последующих работах Рерихов я вроде встречал намек на это. И как быть? Простить Рериху неточность только потому, что он Рерих? Понятно же, что в таком случае вся "соль" стихотворения утрачивается. Конечно, это частный вопрос, не стоящий раздуваний. Я просто хотел сказать о нашем отношении к табу.

Вот и получается: мало того, что всякий рифмоплет (никого конкретно не подразумеваю) павлином ходит, так еще и имеет статус неприкосновенности в силу "эзотеричности" содержания!

Это вовсе не значит, что я возражаю против объявленной рассылки! Отнюдь не худшая инициатива. Может, даже подпишусь. Только при чем тут Живая Этика - не понимаю. Как говорил классик: "надо любить искусство в себе, а не себя в искусстве".

И вот еще что. В каждом деле должен быть свой контроль качества. Для литераторов одна из эффективнейших фом - пародия. Над убожеством, выставляемым нарциссами напоказ обязательно нужно смеяться!

Уважаемые оппоненты, предупреждаю заранее, что на возражения, основанные на отдельно выдернутой из моего сообщения цитате, я, скорее всего, не отвечу. Поддержу только разговор по существу высказанных идей.

Ниже осмелюсь-таки привести статью Н.С. Гумилева с главной целью: показать, НАСКОЛЬКО СЕРЬЕЗНОЕ И ДЕЛИКАТНОЕ ДЕЛО - ПОЭЗИЯ, какой глубокой подготовки она требует.

Н.С. Гумилев
Анатомия стихотворения

Среди многочисленных формул, определяющих существо поэзии, выделяются две, предложенные поэтами же, задумывавшимися над тайнами своего ремесла. Формула Кольриджа гласит: "Поэзия есть лучшие слова в лучшем, порядке". И формула Теодора де Банвиля: "Поэзия есть то, что сотворено и, следовательно, не нуждается в переделке". Обе эти формулы основаны на особенно ясном ощущении законов, по которым слова влияют на наше сознание. Поэтом является тот, кто учтет все законы, управляющие комплексом взятых им слов. Учитывающий только часть этих законов будет художником-прозаиком, и не учитывающий ничего, кроме идейного содержания слов и их сочетаний, будет литератором, творцом деловой прозы. Перечисление и классификация этих законов составляет теорию поэзии. Теория поэзии должна быть дедуктивной, не основанной только на изучении поэтических произведений, подобно тому, как механика объясняет различные сооружения, а не только описывает их. Теория же прозы (если таковая возможна) может быть только индуктивной, описывающей приемы тех или иных прозаиков, Иначе она сольется с теорией поэзии.
Кроме того, по определению Потебни, поэзия есть явление языка или особая форма речи. Всякая речь обращена к кому-нибудь и содержит нечто, относящееся как к говорящему, так и к слушающему, причем последнему говорящий приписывает те или иные свойства, находящиеся в нем самом. Человеческая личность способна на бесконечное дробление. Наши слова являются выражением лишь части нас, одного из наших ликов. О своей любви мы можем рассказать любимой женщине, другу, на суде, в пьяной компании, цветам, Богу. Ясно, что каждый раз наш рассказ будет иным, так как мы меняемся в зависимости от обстановки. С этим тесно связано такое же многообразие слушающего, так как мы обращаемся тоже лишь к некоторой его части. Так, обращаясь к морю, мы можем отметить его родственность нам или, наоборот, отчужденность, приписать ему заботу о нас, равнодушие или враждебность. Описание моря с фольклористической, живописной, геологической точки зрения, часто связанное с обращением, сюда не относится, так как явно, что обращение здесь лишь прием, и подлинный собеседник -- некто иной.

Так как в каждом обращении есть некоторое волевое начало, то поэт для того, чтобы его слова были действенными, должен ясно видеть соотношение говорящего и слушающего и чувствовать условия, при которых связь между ними действительно возможна. Это является предметом поэтической психологии.

В каждом стихотворении обе части общей поэтики дополняют одна другую. Теория поэзии может быть сравнена с анатомией, а поэтическая психология с физиологией. Стихотворение же это -- живой организм, подлежащий рассмотрению: и анатомическому, и физиологическому.

Теория поэзии может быть разделена на четыре отдела: фонетику, стилистику, композицию и эйдолологию. Фонетика исследует звуковую сторону стиха, ритмы, то есть смену повышений и понижений голоса, инструментовку, то есть качество и связь между собою различных звуков, науку об окончаниях и науку о рифме с ее звуковой стороны.

Стилистика рассматривает впечатление, производимое словом в зависимости от его происхождения, возраста, принадлежности к той или иной грамматической категории, места во фразе, а также группой слов, составляющих как бы одно целое, например, сравнением, метафорой и пр.

Композиция имеет дело с единицами идейного порядка и изучает интенсивность и смену мыслей, чувств и образов, вложенных в стихотворений Сюда же относится и учение о строфах, потому что та или иная строфа оказывает большое влияние на ход мысли поэта.

Эйдолология подводит итог темам поэзии и возможным отношениям к этим темам поэта.

Каждый из этих отделов незаметно переходит в другой, а эйдолология непосредственно примыкает к поэтической психологии. Разграничительных линий провести нельзя, да и не надо. В действительно великих произведениях поэзии всем четырем частям уделено равное внимание, они взаимно дополняют одна Другую. Таковы поэмы Гомера, такова Божественная Комедия. Крупные поэтические направления обыкновенно устремляют особое внимание на два каких-нибудь отдела, объединяя их между собой и оставляя в тени два других. Меньшие выделяют, лишь один отдел, иногда даже один какой-нибудь прием, входящий в его состав. Укажу кстати, что возникший в последние годы акмеизм выставляет основным требованием равно мерное внимание ко всем четырем отделам. Того же требования придерживаются и французские поэты, составлявшие распавшуюся ныне группу Abbaye.

Попробуем произвести опыт такого четверного разбора на материале, взятом из области конденсированной поэзии, которой является богослужение. Дионисий Ареопагит рассказывает, что ангелы, славословя Бога, восклицают: аллилуйа, аллилуйа, аллилуйа. Василий Великий объясняет, что это на человеческом языке означает: Слава Тебе, Боже!* Наши старообрядцы поют: аллилуйа, аллилуйа. слава Тебе, Боже! У православных слово аллилуйа повторено три раза [аллилуйа, аллилуйа, аллилуйа. Слава Тебе, боже!]. Отсюда большой спор.

В фонетическом отношении мы видим в пении старообрядцев одну строчку семистопного хорея с цезурой после четвертой стопы, размера цельного и по взволнованности своей вполне отвечающего назначению; у православных девятистопный хорей неминуемо распадается на две строки, шестистопную и трехстопную, благодаря чему цельность обращенья пропадает. К тому же, так как при всякой смежности строк длинной и короткой мы всегда стремимся уравнять наше впечатление от них, выделяя короткую и затушевывая длинную, то ангельские слова получают характер какого-то припева, дополнения к человеческим, а не равнозначущи с ним.

В стилистическом отношении в старой редакции мы наблюдаем правильную замену чужого слова родным, как, например, во фразе "avez-vous vu тетю Машу?" тогда как в новой "слава Тебе, Боже!" является совершенно ненужным переводом, вроде: "Приходите к вам на five o'clock в пять часов". В композиционном отношении старая редакция опять-таки имеет преимущество, благодаря своей трехчленности, гораздо более свойственной нашему сознанию, чем четырехчленность новой редакции. И в эйдолологическом отношении мы чувствуем в. старой редакции обращение порознь ко всем лицам Пресвятой Троицы, тогда как в новой четвертое обращение относится неизвестно к кому. Будем верить, что наступит время, когда поэты станут взвешивать каждое свое слово с той же тщательностью, как и творцы культовых песнопений.


--------------------------------------------------------------------------------
* Передаю это по протопопу Аввакуму и ответственность за возможную ошибку возлагаю на него.