Я стою у окна. Стою и смотрю, прижавшись лбом к стеклу. За окном, как в немом кино: люди открывают рот, но их не слышно, ветер качает деревья, но нет шороха листьев.
Это не окно. Это стекла аквариума. И где я? Внутри? Снаружи? Или мне только кажется, что я смотрю наружу? С той стороны - отражение, где тоже я, прижавшийся лбом к стеклу….

Я уже не знаю куда себя деть. Мне надоела эта комната. Мне осточертел этот шкаф. Осточертели люстра, стены и этот потолок. Даже пылинка, еще не упавшая, мне уже знакома.

Мне здесь пусто. Она ушла и теперь так будет всегда. В этой вязкой пустоте можно уже плыть. И я плыву.

Куда себя деть? Идти в гости? К кому?! У всех свои дела, свои заботы. Прийти и сидеть, неторопливо нести ерунду. Легче повесится. И почему мы так устроены: подай нам всего, но понемногу. Устав от всех, спешим в себя; устав от себя, спешим к кому-нибудь. Но где он – «кто-нибудь»? Его еще найти надо. Попадется такой же, как я, и ты уже в энной степени... Гармония нужна, нужна мелодия, нужна игра в четыре руки. Потому-то и не найти, поэтому будешь сидеть дома! Наполняй свой дом хоть чем. Включай радио, телевизор, проигрыватель – всё сразу... И сразу же выключай. Потому что звуки в пустоте громче. Пустоту невозможно наполнять, её надо вытеснять... Но это уже по медицинской части.

Я сажусь писать письмо. Почему-то мои друзья далеки от меня. Географически. С ними было бы... А может хорошо там, где нас нет. Или потому-то и хорошо, что нас там нет?
«Здравствуй, старик! Недавно мне вспомнилось лермонтовское «Чужой для всех, ничем не связан...» И для меня пришло это наказание. И пусть я не выбирал этой участи, но заслужил её. Всё, оказывается, очень просто: нормальное и естественное существование человека возможно только в кругу близким ему людей. Слишком много заложила в нас природа половинчатости, поэтому одиночество разрушительно и гибельно. Человека можно воспринимать только как частицу общества. Впрочем, вся природа, всё окружающее нас – это гармоничное взаимодополнение. Лишь в общности мы достигаем целостности. Только теперь мне стало понятно, что слово «семья» – это производное от слова «семя» во множественном числе и с ударением на первом слоге, то есть исходное...»
Ну нет. Так не пойдет! С места в карьер. Что вижу, то пою. Разве же это письмо? Что-то я раскиселился.
Опять стою у окна. И почему люди смотрят в окно, когда некуда деваться? М-м-м, положим, на шкаф или стол долго не насмотришься. Это как заставка на экране телевизора «Перерыв». Через минуту начинаешь чувствовать – тебя обворовывают. В окно хоть собаку, но увидишь. Вот эту, например. Трусит себе рысцой. Вид-то какой деловой. Н-да, не волк в лесу. И не бродя-чая. Бродячие зигзагами бегают. От куста к столбу, от столба к помойке: всегда что-то ищут. А эта знает куда и зачем бежит. К хозяину. На коврик…
Э-э-э, ладно мне, что пристал, пусть бежит волчий родственник, друг человека.
А что я у окна торчу? Еще целая неделя отпуска... Зачем письма отправлять, если сам могу отправиться? Когда ж поезд идет? Та-а-ак, если прямо сейчас, то к вечеру буду в Ленинграде.

***

Вагон дернулся и остановился. Наконец-то кончилась его пятичасовое «та-та-там, та-та-там...» Переминаясь с ноги на ногу, все толпятся к выходу. На перроне встречающие, провожающие, ошалелые носильщики, гудящие электрокары. Всё смешалось, всё толкается и требует для себя дорогу... Да-а, не демонстрация солидарности трудящихся. Люди чаще всего сами для себя.

Вот тебе и «ничем не связан». Вокзала-то мне как раз и не хватает. Здесь даже нормальный станет психом. Пожалуй, люди нигде так остервенело не скандалят, как тут. И подозрительны, и взвинчены. Может быть из-за того, что не в неком единстве собраны здесь, а механически надёрганы сюда, в толпу? В которой нет, как говорят, ничего объединяющего, более того, надо быть всегда на чеку: не проворонить бы карманника, быть пошустрее у кассы, иначе локтями отодвинут. Н-да, вот те и образчик общества равных возможностей.

Трамвая что-то долго нет. Кхе, а тут люди более открыты, не то, что на вокзале. Поглядывают друг на друга, присматриваются. Нет не для знакомства. Среда такая: нужно поосмотреться, себя показать. Бегать наперегонки по жизни – значит суетиться. Мудрый спешить не станет. А дойдет быстрее и познает больше. Сундуков и скарба будет у него поменьше, да и комфорта не так много... И зачем мы вечно спешим, будто на ипподроме? Э-э-э, опять-таки забот много, дел невпроворот…

А вот и трамвай. Динозавр отечественного машиностроения. Полупустой. Люд тут поспокойней, подемократичней. Впереди меня сидят двое. Лица чистые, открытые. Молодые еще. Как им легко дышится друг с другом. У них все впереди и им кажется, что такие чистые лица – это навсегда. А там кастрюли, пеленки, болезни, предательства – и через все надо будет пройти вместе. Господи, да это ж подвиг! Хорошо им. Им сейчас и в любви-то признаваться – бестактность. А ведь будут признаваться. И ошибок наворотят, и обида будет... А потом прощение. Тепло-то как от них. Может быть, в том и прочность семьи, когда в ней есть любовь, а если она ещё и круговоротом… Отцов, братьев, детей, внуков. Среда, в которой любовь постоянно обновляется…
(Продолжение следует)